Алла Бут: «Я чувствую, когда ему плохо… У любящих людей, видимо, есть такая связь, где расстояние и страна, в общем-то, не имеют значения»

С середины ноября прошлого года 44-летний россиянин Виктор Бут живёт на десятом спецэтаже манхэттенской федеральной тюрьмы и ожидает суда, начало которого назначено на 11 октября 2011 года. На последнем слушании прокуратура объявила, что суд, по её выкладкам, займёт 12 рабочих дней. Поскольку главный адвокат россиянина, уроженец Ташкента Альберт Даян, попросил, чтобы судоговорение прерывалось на 4 дня в связи с еврейским праздником, реально процесс займёт три-четыре недели.

Бут, арестованный в Бангкоке 6 марта 2008 г. и экстрадированный в США в ноябре 2010 г., обвиняется в преступном сговоре с целью убийства американцев, поставки переносного зенитно-ракетного комплекса (ПЗРК) колумбийской нарко-марксистской группировке ФАРК и оказания помощи террористической организации. В случае неблагоприятного исхода дела ему грозит от 25 лет до пожизненного срока.

Для ориентировки: три года назад знаменитый торговец оружием Монзер аль-Кассар, арестованный в Испании и выданный в США, был признан виновным практически в таких же преступлениях и получил 30 лет лишения свободы. Приговор ему вынес федеральный судья Джед Рейкофф, который на днях дал 20 лет тюрьмы ростовчанину, лётчику Константину Ярошенко, осуждённому за сговор с целью перевозки товарного количества кокаина.
Виктор Бут категорически отвергает все обвинения и доказывает, что прилетал в Бангкок для переговоров по поводу продажи самолётов. Его разрабатывали тайные агенты США, выдававшие себя за эмиссаров ФАРК. Они вышли на Бута через его давнего партнёра, британского гражданина Эндрю Смуляна, который был арестован в Таиланде одновременно с россиянином, но быстро признал себя виновным и согласился дать показания против Бута. Приговор Смуляну будет вынесен лишь после суда над Бутом и обещает быть минимальным.

В ходе досудебных слушаний защите россиянина удалось добиться того, что прокуратура обещала не пользоваться на суде прозвищем «Торговец смертью», которое Бут получил на Западе. Судья Шира Шендлин только что запретила обвинению предъявлять присяжным большую часть переписки между Бутом и болгарином Петром Мирчевым, у которого он, якобы, покупал оружие. Но защите не удалось убедить судью вообще закрыть дело на том основании, что Бута противоправно выдали в США и что его нельзя судить в американской юрисдикции. Такого же мнения придерживается МИД России.
Жена Виктора Бута Алла, неизменно присутствующая на слушаниях по делу мужа и раз в неделю навещающая его в тюрьме, согласилась дать «Совершенно секретно» интервью об истории своего романа с Виктором, который может скоро превратиться в почтовый.

Военная миссия в Мозамбике

– Где вы познакомились с Виктором?

– Обстоятельства были самые банальные. Виктор работал переводчиком португальского языка в военной миссии в Мозамбике. А я была приписана к посольству. Я туда приехала в качестве жены другого переводчика, который работал на торгпредство. Мы встретились с Виктором абсолютно случайно. На комсомольском собрании. Виктор в тот момент был, насколько я знаю, комсоргом комсомольской организации военных переводчиков.

Были военные переводчики, были переводчики торгпредства, были их жены. Я приехала как жена, меня пригласили на собеседование в партийную организацию посольства, которая курировала всех приезжающих. Когда они узнали, что я закончила высшее художественно-промышленное училище и что я художник, мне предложили оформить посольский клуб. Денег не предложили, но это лучше, чем сидеть просто дома и варить пельмени или какие-то там макароны. Мне было интересно, почему нет? И я с удовольствием на это согласилась. Мне предложили там кисти, краски, много чего. Мне надо было приходить в посольство и заниматься стенами. Виктор тоже там иногда появлялся и проявлял какой-то интерес к настенной живописи. Он неплохо рисует, у него к этому был и есть большой потенциал. Поэтому он сейчас, сидя в камере, его развил. Рисунком занялся. Мы с кисточками общались.

Как завязывается роман? Я даже не могу сказать, как это происходит.
Вы чувствуете человека рядом. Человек молчит, но вы его понимаете молча. То ли вы общаетесь глазами. Когда глаза говорят – это практически 80% тех чувств, которые вы испытываете. Физических действий никаких не было, это точно. Там всё контролировалось КГБ… То есть это было невозможно. Никаких отношений не было. Было просто человеческое понимание.

– Такой флюид начал между вами летать, да?

– Да, что-то такое произошло, я поняла, что этот человек настолько мне близок, он настолько меня понимает, я настолько его понимаю, что нам не нужно слов. Мы можем не говорить словами, нам слова даже не нужны.

– Главой русской мафии в Америке считался Евсей Агрон. Я как-то спросил у его вдовы Вали: «А чем он вам приглянулся?» – «Он танцевал хорошо!» – сказала она. В том же ключе: чем вам Виктор понравился?

– Мне понравились его глаза. Мне понравилось то, что там отражается моя душа. Я поняла, что мне не нужно ничего объяснять, ничего говорить. И что этот человек настолько мне близок, что я его абсолютно понимаю.
– А у мужа в глазах вы ничего аналогичного не находили?

–Ну, это очень сложная история, давайте не будем копаться…

– Извините, работа такая.

– Бывают ситуации в жизни, когда кажется, что безумная любовь, а когда люди начинают жить вместе, что-то ломается, что-то происходит другое, происходит недопонимание, происходит на каком-то бытовом уровне, что кто-то кому-то что-то должен или обязан, и здесь начинаются такие очень сложные психологические процессы, ну, можно сказать, ломки, когда происходят несостыковки, и ты вдруг понимаешь, что не можешь дальше жить с этим человеком, потому что он тебя не чувствует. Он тебя не видит. Он тебя не слышит. Он живёт с собой. И он тебя использует. То есть на тот момент мой брак был достаточно такой, шаткий.

– То есть, если бы Виктор не появился, вы были бы всё еще «за тем мужем»?

– Нет, дело даже не в Викторе. Дело абсолютно во мне. Потому что, когда истекло время, которое мне было отведено как жене переводчика, и я вернулась в Петербург, я поняла, что на самом деле та работа, которую мне предложили после окончания института, значительно дороже отношений, которые у меня были.

– И, возможно, интереснее, чем оформлять стены посольства в Тьмутаракани?

– Абсолютно так. Потому что мало кому предлагали после выпуска из Мухинского училища работать во ВНИИТЭ – это Всесоюзный научно-исследовательский институт технической эстетики. Тем более это был отдел концептуального дизайна. Это был мозг дизайна! Раньше я им сказала, что извините, я как бы замужем, я обязана просто уехать с мужем, и я должна какой-то срок там с ним пробыть. Но они дали мне гарантию, что, когда я вернусь, они будут меня ждать. Я пробыла в Мозамбике пять месяцев.

– Было понимание, что вы с Бутом ещё встретитесь?

– Нет, я абсолютно уехала в небытие, я уехала туда, куда я должна была уехать. В свою работу. Уехала в Санкт-Петербург, в дизайн, и никаких намерений у нас не было. Единственно, мне было приятно, что я помнила это лицо, помнила эти глаза, я помнила этого человека, который меня чувствовал. Ну, вот есть такие связи между людьми, которые ни к чему не обязывают. Я занялась своим делом. Мой развод с Виктором никак не связан.

– Кто подал на развод?

– На развод подала я. Я приехала в Петербург, написала мужу такое очень тяжёлое, очень горькое письмо, что я, к сожалению, в дальнейшем не смогу разделить его судьбу.

– Как он к этому отнёсся?

– Как к этому можно отнестись?!

– Ну, один бы сказал: «Ну и слава Богу», а другой бы заплакал.

– Нет, это было очень болезненно. Но Виктор к этому не имел абсолютно никакого отношения. Где-то через полгода после того, как я вернулась в Петербург, Виктор тоже приехал назад из командировки, он мне позвонил с друзьями. Они просто спросили: «А не можем мы приехать в Питер на белые ночи?» Я сказала: «Приезжайте ради бога, я готова вас принять. Питер – красивый город. Могу вам показать.»

– Душевный трепет испытали, когда он позвонил?

– Нет. Виктор вообще приехал с какой-то девушкой.

– Красивой?

– Да, очень даже. Со своими друзьями. Они тоже были в Африке, я их до этого очень плохо знала. Они приехали из Москвы большой компанией. Я вообще не испытывала к этому ни симпатий, ни антипатий, мне было абсолютно безразлично. Я просто принимала в гости друзей. Мы гуляли по Питеру, и опять какие-то непонятные связи в глазах, они как-то связались. Когда друзья уехали, Виктор остался. Вот и всё.

– А куда делась его девушка?

– Девушка уехала вместе с друзьями. Роман начался, я бы сказала, визуально. К тому времени я ещё не развелась, но письмо мужу я уже написала. Это не имело никакого отношения к Виктору, а только к моим личностным отношениям. Развивалось это всё очень спонтанно, как бы непонятно, у меня была очень серьёзная, интересная работа, на тот момент ВНИИТЭ представлял собою очень серьезную организацию по дизайну. Виктор был просто никем. На тот момент, когда мы поняли в Питере, что мы друг другу интересны, я представляла собой достаточно серьёзную социальную личность, потому что я была дизайнером ведущей группы, а Виктор был по сути просто курсантом, который просто уходит из училища.
Получала я раз в 10 больше него.

– А вы готовы были к тому, чтобы всю жизнь его содержать?

– Нет, он всё-таки какое-то время проработал в Африке и имел достаточно большой задел с материальной точки зрения.

– А много можно было привезти из Африки?

– Я не знаю, но знаю, что он сделал тогда. Насколько я знаю, поскольку ещё не имела к нему никакого личностного отношения, он купил себе компьютер. Это человек, который на первые заработанные деньги купил компьютер!

– А что это говорит о человеке? Что он мог купить вместо компьютера?

– Люди предпочитали покупать вещи более жизненнные: стиральную машину, холодильник, квартиру, мебель, вещи…

– Кофеварку? – спросил я, поскольку дочь Бутова, 17-летняя Лиза, в этот день варила нам кофе.

– Кофеварку… А Виктор купил компьютер!

– Который ещё на дровах работал?

– Нет. Как современный, только в три раза толще. Это же был конец 80-х.
– А когда он первую фирму открыл?

– В 91-м. Мы поженились в 92-м. В 94-м Лиза родилась.

– А что навело его на мысль фирму открыть?

– Виктор вообще человек очень живой. Я тоже человек не очень пассивный. Я была секретарем нашей комсомольской организации. Не потому, что я была идейная. А потому, что мне было интересно. Виктор, насколько я помню, был комсоргом военных переводчиков. Поэтому он и присутствовал на том собрании, которое происходило в посольстве.

– На котором вы и познакомились?

– Да, это было какое-то партийно-комсомольское собрание, где обсуждались взносы. Кто что будет отчислять и так далее, и так далее.

«Дочь родилась в Арабских Эмиратах»

– Вернёмся в Питер. Значит, девушка уехала, а Виктор остался?

– Друзья с девушкой уехали, а он остался. Он жил у меня, у нас. У родителей была квартира. Как в пионерской, комсомольской молодости: родители – на даче, дети – дома. Мне человек понравился, я решила, что хочу быть с ним.
– А какая у него была прописка?

– Не было прописки. Никакой! Он был рождён в Таджикистане. А потом, когда произошло всё это безумие с паспортами, нам пришлось судиться и доказывать в суде, что Виктор – гражданин России на тот момент, когда он на мне женился в 1992 году. И нам пришлось кучу справок собирать, что Таджикистан в то время был присоединён к России. Короче говоря, потом судья решила, что он действительно гражданин России, и нам ничего не пришлось платить, и ему выдали российский паспорт.

Дочь родилась в Арабских Эмиратах, тем не менее Посольство РФ выдало ей документ, что она гражданка России. Виктора даже как-то арестовали в поезде, что якобы у него нелегальный паспорт гражданина России. Мы ехали всей семьей – я, Лиза и Виктор – в Москву из Питера, нас вынули из поезда, привели в ментовку. И там выясняли, кто гражданин России, а кто не гражданин России.

– То есть его все великие державы преследуют?

– Я думаю, что в тот момент и Россия сама запуталась в том, кому давать гражданство. Была полная катавасия с российскими паспортами, полная неразбериха. Мы долго ходили по всем инстанциям, ЖЭКам, паспортным столам.

– Вы не сразу поженились?

– Месяцев восемь. Я за это время развелась, и после этого мы поженились с Виктором.

– Вы работали дизайнером, а он что в это время делал?

– Виктор в тот момент ничего не делал, он пытался уволиться из института военных переводчиков, где он прошёл ускоренный курс.

– Он служил когда-нибудь в вооружённых силах?

– Виктор служил с 18 лет солдатом в Закарпатском округе. Он не поступил в МГИМО, хотя сдал всё на пятёрки. Но так как он приехал из Таджикистана, на тот момент нужна была комсомольская рекомендация, чтобы тебя приняли в этот институт. А у него этой рекомендации не было. Поэтому его туда не взяли, хотя все его друзья, с которыми он общался и до сих пор общается, все туда поступили. Этот человек, который, простите, выехал из деревни, из провинции, он самородок. Приехал в Москву, сказав родителям, «мне ничего не надо, ни денег, ничего, я уезжаю поступать туда, куда я хочу». Сдал всё на пятёрки. Английский, английский! Можно себе представить, письменный английский, историю, все эти предметы он в МГИМО сдал! Не имея просто элементарной бумажки от ЦК ВЛКСМ Таджикистана. После того, как его не взяли, он ушёл в армию. После армии он, как отличник воинской службы, получил рекомендацию в военный институт. Естественно, он всё на пятёрки сдал на ускоренный португальский курс. Полтора года. Не знаю, знают ли это люди, но Виктор до сих пор не имеет высшего образования!

– То есть у него никакого офицерского звания нет?

– Нет, полтора года «ускора», они дают, по-моему, старшего лейтенанта, я могу врать, может, младшего. И ты уезжаешь переводчиком в ту страну, в которую тебя отправляют. На этом с высшим образованием у него было всё завязано и, соответственно, с образованием вообще. Он приехал и сказал: «Я не хочу заканчивать этот институт, я язык знаю, мне ничего не интересно, я хочу работать только на себя!» Это я так понимаю. Этот человек имеет колоссальную энергию, колоссальный потенциал. Я поняла, что этот человек стоит того, чтобы я была дома, была рядом и помогала ему в том, что он делает.

Мы снимали очень маленькую квартиру в Москве, совершенно смешную однокомнатную, где-то за Ботаническим садом, где-то очень далеко. Я год отработала в институте и ездила на выходные к нему в Москву. Эта квартира друга Виктора, с которым они где-то пересекались в армии и вместе учились. У них была очень дружная армейская семейная команда, когда друг друга все поддерживали, потому что в тот момент, в начале 90-х, в магазинах ничего не было! Заходишь – там пустота! Было полное безумие, и все друг за друга держались как только можно. Я даже не знаю, платил ли Виктор за квартиру вообще, я не задавалась этим вопросом. Но я думаю, что это было дружеское одолжение.

– Помните ли вы тот день, когда мужа арестовали в Тайланде?

– Для меня, конечно, шок был полный. Я работала, Лиза была со мной, были весенние каникулы. У меня в офисе радио и телевидения нет; стали звонить знакомые, сообщать новости. Вокруг были люди. Когда заказчицы ушли, мне пришлось выйти на лестницу, сесть чуть ли не на пол и очень тяжело всё это переживать. Это прошло по всем каналам, мне сразу стали звонить почти все друзья и предлагать помощь, если что-то надо, чтобы я немедленно обращалась.

«Виктор не думал о чёрном дне»

– А когда помощь понадобилась, они её предоставили?

– Некоторые до сих пор поддерживают.

– По моим наблюдениям, вы деньги тратите очень осмотрительно, я не видел, чтобы вы ими бросались.

– А я не говорю, что это была материальная помощь. Кто-то из друзей иногда предлагает деньги, но это, во-первых, не какие-то катастрофические суммы, достаточно небольшие деньги. Потому что все работают за зарплату, и я не могу сказать, чтобы у всех они были гигантские. Бывают моменты, когда я прошу в долг что-то такое. Но в основном это, конечно, какая-то моральная и эмоциональная поддержка. Надо что-то организовать, когда у меня проблемы в бытовом плане, когда мне надо что-то достать или с кем-то договориться. Встретить меня или куда-то там отвезти. Родителям старым помочь, когда меня нет, ребёнку помочь, когда меня нет. Это помощь достаточно существенная. Кто-то мне арбузы привозит из Ростова, с бахчи. В России есть такая группа «Запрещённые барабанщики», они меня очень поддерживают, на концерты приглашали, о Викторе говорили, что они его поддерживают, со сцены в клубе. Не то что меня там все содержат, но это очень много на самом деле значит.

– Смулян будто бы заявлял мнимым колумбийским партизанам, что у Бута заморожено 6 миллиардов долларов. Это близко к какой-то реальной сумме?
– Не может такого быть, потому что у Бута никогда не было счетов в Америке и таких сумм тем более.

– На Западе вообще, не обязательно в Америке.

– Нет, если бы были деньги, то он бы не стал закладывать дом в банк под залог, чтобы взять кредит для развития бизнеса! Поэтому сейчас дом заложен и стоит на продаже. Здесь ситуация такая, что Виктор брал этот кредит на развитие бизнеса со своим знакомым. Мне пришлось платить из оставшихся денег очень большой банковский процент. Когда я не смогла платить, было судебное разбирательство. Решение было вынесено в пользу банка, и банк в любой момент может всё это отобрать.

– Он отберёт, продаст дом и вам отдаст часть денег, если что останется?

– Вот этого я не знаю, сейчас же в России сложная экономическая ситуация. Как себя поведёт банк, предсказать сложно.

– А сколько банк за него просит?

– Кредит был где-то в районе 950 тысяч. Это было в 2007 году. Сейчас многое изменилось, и я не знаю, сколько они хотят выручить, и сколько из этого останется мне на жизнь.

– А где же вы будет жить после этого?

– У нас осталась квартира в Питере, и есть квартира у родителей, так что есть куда уехать.

– У вас были какие-то, что называется, трудовые сбережения? Какая-нибудь сумма лежала в банке или закопанная?

– Нет, Виктор как-то никогда не откладывал, он к деньгам очень свободно относился. Не было такого, чтобы он думал о чёрном дне. К сожалению, наверное, это было опрометчиво. Наверное, всегда нужно думать о том, что может что-то произойти. Что мы не вечны. Как говорится, ни от сумы, ни от тюрьмы никто не застрахован. Но, к сожалению, когда вроде всё идёт более или менее спокойно, никто об этом не думает.

– Вы испытываете какие-то чувства к Смуляну?

– Я не могу к нему никаких чувств испытывать. Потому что подлость – она и есть подлость. Я его очень плохо знаю. Я его видела в Южной Африке, где он жил, но близко и плотно с ним не общалась.

– Вы мне говорили, что он пожилой человек.

– Очень пожилой. На мой взгляд, ему где-то 70, наверное. Он очень импозантного вида, внешность очень располагающая к доверию. Я бы сказала, лицо хорошего Санта-Клауса. Не подумаешь, что этот человек способен на какую-то гадость, или там на цинизм. Судя по каким-то разговорам, он достаточно циничный человек оказался.

– Внутренний голос мне подсказывает, что Виктор всё же договорится с прокуратурой о каком-то компромиссе. У вас нет такого ощущения?

– Ну, я не знаю. По крайней мере пока Виктор не склонен договариваться. Он считает себя абсолютно ни в чём не виновным. Понятно, тут благоразумие должно говорить. Но я не могу сказать, на что он пойдёт. Насколько его позиция, с точки зрения здравого смысла, разумна, я пока не могу сказать. Мы эту тему не обсуждали. Может быть, она будет обсуждаться. Я не знаю.

– Вы любите своего мужа?

– Ну конечно я его люблю. Без этого было бы невозможно выдержать почти 4 года постоянной нервотрёпки, стрессов, проблем. Первые два с половиной года я вообще вокруг себя смотреть не могла. Я более-менее, наверное, в себя стала приходить где-то полгода назад. Ну так, чтобы я была адекватна с окружающими, чтобы могла куда-то пойти, с ребёнком в театр или куда-то ещё и как бы присутствовать на этом действии, а не отсутствовать присутствуя.

Когда на человека сваливаются большое горе и проблемы, он уходит в себя, замыкается, всё внутри себя переживает. Окружающие и всё происходящее вокруг мало его волнует. На самом деле это неправильно, когда ты залёг там у себя и переживаешь. Нет, здесь наоборот должен быть трезвый, холодный ум, чтобы проанализировать, что ты можешь и чем ты не можешь помочь. И в какой степени и в каком плане. В моральном, психологическом это должны делать семья и друзья. Человек должен знать, что у него за спиной есть люди, которые будут за него всегда стоять, что они не предадут, не сбегут, ничего не продадут, никогда тебя не бросят и будут с тобой рядом.

– А если он сядет на много лет, что не исключено, вы всё равно будете стеной стоять за него?

– Конечно. Просидев два с половиной года в Бангкоке и вот уже почти 9 месяцев в Нью-Йорке, бросить человека, если ему дадут срок? Это очень тяжело. Иногда, наверное, проще узнать, что человек погиб, что это конец: с этим можно через какое-то время смириться. А когда ты знаешь, что человек где-то сидит в этом мире большом на этом большом земном шаре и страдает, что он один и без всякой надежды на что-либо – на жизнь, на справедливость, то это очень тяжело, потому что мы, видимо, как-то связаны внутренне с ним, и я чувствую, когда ему плохо… Какая-то связь, как у матери с ребёнком; и у любящих людей, видимо, такая же связь, где расстояние и страна, в общем-то, не имеют значения.

– Он был другим в тайской тюрьме, чем в американской?

–Я бы сказала, что в тайской тюрьме у него, наверное, ещё не погасла надежда. Он думал, что дело решится именно в суде, а не в политических кулуарах, за кулисами, и что всё-таки юридически это будет решено на основании тайского законодательства, по которому он должен был вернуться домой.

И, конечно, я думаю, что он пережил колоссальный стресс: во-первых, никто не ожидал этого вывоза, это практически была секретная операция, никто не знал – ни посольство, ни я, ни адвокат, никто. Тем более что это было сделано за 4 или за 5 дней до его освобождения. Потому что его вывезли во вторник утром, а в субботу его должны были из тайской тюрьмы освободить, потому что истекали три месяца на экстрадицию.

– То есть вы были практически уверены, что он выйдет?

– Да, потому что была тишина полная, было затишье, и это настораживало, но тем не менее была надежда… По истечении срока экстрадиции он автоматически должен был быть освобождён, и говорили, что и приказ судебный об этом в общем-то уже был подготовлен, только не подписан. Поэтому была надежда, что он будет дома.

– Вас, наверное, здорово оглушил такой поворот?

– Я, например, из Бангкока с 16 ноября не могла выехать домой до 2 декабря только потому, что я недели полторы-две вообще не могла ничего делать, как-будто к кровати пригвоздили. Это был такой стресс… Мне надо было вещи собирать, паковаться, ехать в тюрьму забирать вещи Виктора и перекладывать их опять. Это было очень тяжело.

– Конечно, есть какой-то шанс: я же был на процессе осуждённого лётчика Ярошенко, так там двоих оправдали, чего ну никак никто не ожидал. Но дела плохи, говоря объективно. Как он это воспринимает? Он с этим смирился?

– Я не знаю, как это воспринимать: смириться, не смириться – это практически смириться с тем, что тебе вынесли смертный приговор. Но я думаю, что он достаточно тяжело это воспринимает. Я вижу его раз в неделю. Мне показалось, что он был какой-то уставший, осунувшийся, весь какой-то подавленный, взгляд у него был потерянный. Несмотря на то, что он достаточно активно участвовал в обсуждении темы в суде. Тем не менее, я думаю, любому тяжело осознавать, что тебе грозит огромный срок. Я думаю, что вряд ли он питает какие-то надежды или иллюзии на свободу.