– Я, когда сюда ехал, запросил себе охрану. С автоматами. Да что я — завтра прилетает моя съемочная группа, так они письменно затребовали «двухсотпроцентную гарантию безопасности». И три восклицательных знака. И это нормально. Что мы знаем об Ингушетии? Вообще ничего. Какие там башни, какой музей под открытым небом! Знаем, что взрывают, стреляют, всё.

Геннадий Котельников, режиссер и оператор, приехал в Ингушетию снимать документальный фильм о республике. Заказ ингушского правительства к юбилею: 4 июня 2012 года Ингушетии как субъекту РФ исполняется 20 лет. Цель понятна — показать Ингушетию без боевиков, без убитых полицейских на блокпостах, без плотно упакованного в полиэтилен тротила. В общем, такой, какой никто из нас Ингушетию по телевизору не видел.

Поздним вечером мы — журналист, фотограф, приглашенный режиссер, гид из соседней республики — сидим за столом в единственном на всю Ингушетию санатории. Помешиваем ароматный ингушский мед в розетке, ведем дружеско-деловую беседу с первыми лицами республиканского туризма, которые нас весь день сопровождали. Одновременно пытаемся прочесть друг у друга в глазах — а что мы сами видели здесь? Мысленно перевариваем всего один день, прожитый в Ингушетии, этой terra incognita, известной внешнему миру лишь ужасом происходящих здесь событий, а в остальном находящейся в тотальном — информационном, культурном, даже человеческом — вакууме.

Предъявите ваши документы

– Вот ты, Вика, молодая, а все правильно понимаешь: дороги у нас — самое опасное место. Раньше гаишники и милиционеры вообще боялись на дорогу выходить. Обеспечат охрану кортежу президента — и по домам, до следующего проезда главы, — Беслан Котиев, зампред Комитета по туризму Ингушетии, неспешно везет нас по утренним улицам Назрани.

Сегодня машины с мигалками и синей полосой на крыле стоят чуть ли не через каждые сто метров: другая власть, другие порядки. Наглядная иллюстрация к повести «люди и силовики» — полицейский рейд на одной из улиц города: тормозят каждую вторую машину, проверяют документы, осматривают салон и багажник. Для Назрани такие рейды — норма жизни. Для приезжего из «большой России», как называют здесь всю страну, за исключением Северного Кавказа, — повод поджать губы и начать убаюкивать в себе чувство тревоги. Однако ингуши воспринимают такие проверки скорее как благо: лучше пусть обыщут, чем по улицам будут разъезжать подозрительные элементы.

Из Назрани выдвигаемся в сторону Магаса. Два города разделяют всего несколько километров, но атмосфера разительно отличается: в новой столице спокойнее и во всех смыслах чище, чем в Назрани. Рейдов нет, люди в форме практически не заметны. Однако ощущение, что и здесь за тобой наблюдают, никак не проходит. Впрочем, можно ли чувствовать себя иначе в городе, на 90% заселенном чиновниками во главе с президентом республики?

Магас, выросший в чистом поле за каких-то пятнадцать лет, родился в новой геополитической реальности, впитал ее и подстроился под ее особенности. Молодая столица столь же амбициозна и подчеркнуто безопасна, как монументальные объекты вдоль трассы «Кавказ», прорезающей Ингушетию — амфитеатр для праздников и концертов, Мемориал памяти и славы, Дворец спорта… Как новенький аэропорт «Магас» в 15 минутах езды от столицы — поляна белых ирисов у входа прекрасна, а заодно символизирует обновленную Ингушетию, цветущую и устремленную в светлое будущее.

Но пока Магас семимильными шагами движется в светлое будущее, лента новостей из других городов и селений Ингушетии напоминает военную хронику. Малгобек, Карабулак, Назрань отдельно от слов «взрыв» или «обстрел» обычно не упоминаются. И когда на очередном блокпосте ждешь, пока твои документы проверят, хочется отойти и спрятаться. Потому что рядом со шлагбаумом — памятник, на котором перечислены имена убитых здесь же милиционеров. Потому что в двух метрах от него — пусть и старая, но табличка, предупреждающая о минах. Так и подмывает спросить Беслана Котиева, заместителя председателя ингушского Комитета по туризму, о каком вообще туризме в Ингушетии может идти речь.

Другой мир

В Магасе к нам присоединяется Салман Дзангиев, управляющий крупной московской строительной компании. Его компания — генеральный застройщик будущего туристического кластера, который планируют создать в Ингушетии. Прочитав на наших лицах немой вопрос «зачем?», Салман действует на опережение:

– Если здесь позволить нормально развивать туристический бизнес, такой будет бум, ты не представляешь! Я много по миру путешествовал, но такого музея под открытым небом, как в горной Ингушетии, нет нигде. Даже в других кавказских республиках нет таких артефактов, как здесь. Но ведь разрушить стереотипы русского человека крайне сложно. Он пока сам не приедет и не увидит, ни во что хорошее в нашей стране не поверит. Он телевизору верит больше, чем собственной семье. Ингушетия уже прошла демилитаризацию, и весь мир об этом знает! Там люди видят людей и отделяют политику и сообщения СМИ от реальной жизни.

Все, что мы поняли из словосочетания «горная Ингушетия» — что в Ингушетии есть горы. Это неопровержимый географический факт. Опыт поездок по Осетии и Кабардино-Балкарии подсказывал, что в горах мы можем обнаружить руины горских башен и родовые склепы. Этим наши познания позорно ограничивались. Потому слова Салмана о некоей заповедной стране в ингушских горах, где тихо, красиво и совсем не страшно, повисли в воздухе.

Дорога в горную Ингушетию, область на крайнем юге республики, — как дорога в тридевятое царство: ее тоже охраняют стражники. Впрочем, не такие, которых мы видели на улицах Назрани. Горная Ингушетия — приграничный район, до Грузии отсюда ближе, чем до Магаса. Пугающие в равнинной части республики блокпосты здесь превращаются во вполне ожидаемые погранзаставы. Они начинаются километров за двадцать до границы, и с первой же погранзаставы начинается горная Ингушетия.

Грунтовая дорога петляет по Ассинскому ущелью. Собираются тучи, воздух давит плотной предгрозовой тишиной. Вокруг — только горы, ни одного поселка, ни одного человека, ни одной отбившейся от отары овцы. Минут через пятнадцать делаем остановку в долине и невесело вылезаем из машины: ливень уже начался. Поднимаем глаза — и… (тут вступает торжественная симфоническая музыка) …оказываемся в Средневековье.

Из горных склонов, окаймляющих долину, растут башни. Целые замки с высокими донжонами и руинами домов в окружении мощных крепостных стен. Они обступают со всех сторон — огромные, местами нетронутые, местами полуразрушенные, древние родовые ингушские башни. Мы, от восторга забыв про дождь, усталость и нормы приличий, как дети тычем пальцами во все стороны и орем: «Смотри, там еще!!».

До самого захода солнца нам так и не удалось продохнуть от восторга. На узкой полоске длиной 20-25 километров (она совсем крохотная, эта древняя «страна башен») один на другом стоят 500…памятников архитектуры? Как еще назвать пять сотен стройных боевых башен, не имеющих аналогов в мире, массивные жилые башни, древние святилища — языческие и христианские, столь же древние склепы и немыслимо древние мегалитические постройки, сложенные гигантами из валунов весом по восемь тонн каждый? Учимся выговаривать их ингушские названия, впитываем рассказы об их истории…

От древнего Таргима едем к еще более древнему Эгикалу — самому большому башенному селению, откуда «есть пошла» ингушская земля. Дальше — Эрзи, Ольгети, ориентироваться все труднее: маленькие средневековые города и одиночные боевые башни здесь повсюду, на расстоянии полукилометра друг от друга, в зоне прямой видимости. Сигнал об опасности, поданный с одной из башен, мгновенно распространялся по соседним селениям.

Учимся отличать ингушские боевые башни «воув» от жилых «гала» — боевые всегда высокие и стройные, с пирамидальными крышами. Исключение — период позднего Средневековья: ингушские боевые башни стали еще больше похожи на европейские крепости, утратили изящество, но обрели неприступную мощь. Два мрачных замка, вросшие в скалы по краям горного ущелья — от их вида мороз продирает по коже — именно такие, из позднего Средневековья. От ночных кошмаров спасает русское название этого места — Вовнушки. Хихикнуть, впрочем, не успеваем: забавные Вовнушки — это искаженное ингушское Воувнушке, в переводе — «место боевых башен».

Великорусское зазнайство окончательно добивает Тхаба-Ерды — один из древнейших христианских храмов на территории современной России. Если ученые правы и этот храм был построен в VIII-IX веках, передаем привет Киеву и лично князю Владимиру Святому, крестившему Русь только в конце Х века.

В строгой базилике сохранились каменный крест, купель, выразительные скульптуры и резной декор. Под проливным дождем — одежда и обувь давно промокли — мы не перестаем нарезать круги вокруг этого чуда, пережившего столько междоусобиц, Кавказскую войну, революцию, волну уничтожений памятников после депортации ингушей в 1944 году.

– Двадцать лет назад здесь не было дороги, одни горы. Дорогу только при президенте Аушеве построили. Какой бы дурак сюда пешком пошел, чтобы что-то разрушить. А вообще тут до самой депортации, во всех этих средневековых селениях, люди жили. Когда их депортировали, жилые башни стали разрушать, чтобы люди не возвращались сюда. Боевые-то башни не трогали особо — они для жилья непригодны. Разрушители одного не учли — психологии местных. Они думали, что люди будут скрываться, разбегаться, жить поодиночке. А для того, чтобы выслать ингушей, нужно было просто собрать всех их стариков и увезти. Остальные бы все пешком за ними пошли. Но поняли это сравнительно быстро, потому и оставили эти памятники в покое, — объясняет Салман.

Стерильная зона

У Салмана, как и у остальных наших сопровождающих, среди пятисот древних башен есть своя, родовая. Как говорят ингуши, вся их история состоит в том, чтобы подниматься в горы и с гор спускаться. Сегодня настало время снова «идти в горы» — но не скрываться от опасностей, а строить здесь, возле родных селений, новый мир. Мир туристический.

– Мы планируем создать туристический кластер в течение трех лет. Сейчас идет разработка проекта, со следующего года начинаем активное строительство. В планах — новые дороги, гостиничные комплексы, несколько горнолыжных трасс с подъемниками, аэродром для малой авиации в Таргимской долине. Проведем газ, построим экологичные электростанции. Все самого высокого уровня, никакой халтуры. Нам же туризм надо не просто с нуля создавать — мы его, можно сказать, с минусовой отметки вытягиваем! Сейчас единственный на всю Ингушетию туристический объект — санаторий Армхи. И ведь нам предстоит не только инфраструктуру выстраивать и рекламу делать. Нам надо полностью ломать негативный имидж Ингушетии, который укоренился на уровне всей страны! — горячится Салман.

Тут стоит заметить, что людей в форме на склонах гор мы тоже заметили, несмотря на все восторги от знакомства с древними башенными комплексами. И неуютное чувство, сопровождавшее нас на равнине, периодически возвращалось.

– Те, кого вы видели — пограничники. Они патрулируют окрестности, это абсолютно нормально. Их присутствие — гарантия нашей безопасности. На посту зарегистрировались, написали свой маршрут — именно пограничники в случае любой неприятности первыми придут на помощь. Пограничная зона — стерильная зона, за двадцать лет тут как раз ни одного эксцесса не было. Просто мы привыкли ругать все подряд. А кто тут, если не пограничники, будет дорогу в нормальном состоянии поддерживать? Двадцать километров снега зимой чистить? — в который раз объясняет местные реалии Салман.

– Границу ты никак не отменишь, а те, кто ее охраняет — военные с совершенно другим мышлением. Где они — там железное спокойствие, стопроцентная помощь. Сам служил пограничником, знаю не понаслышке, — подтверждает слова Салмана Геннадий Котельников.

Стерильная зона, нестерильная зона — как обычному туристу, далекому от политики, понять, что происходит в этом удивительном краю? Где бояться, где не бояться, кто друг, кто враг?

Заложники образа

Вечером, сидя за щедро накрытым столом в санатории Армхи, мы — «гости Ингушетии» — пытались что-то разглядеть в глазах друг друга, получить ответ на невысказанный вопрос: «Ты бы сюда вернулся? Один?».

– Чтобы не бояться, нужно иметь полную информацию, а не только тот огромный негатив, который распространяют про нас СМИ. Наша задача — развеять стереотипы, но как мы бы ни пытались это сделать, один инцидент — и все идет прахом. Дезинформации тоже хватает. Можно подумать, что в Москве теракты не происходят, что там не стреляют. А что, в Норвегии сейчас безопасно? В Америке, где детей в школах расстреливают? Во Франции, где в детсадах убивают? А у нас только произойдет что-нибудь — сразу клеймо: «в Ингушетии никогда ничего не наладится, ехать нельзя категорически». Мы и журналистов приглашаем, и блогеров в 2010 году Евкуров лично принимал — стараемся о себе рассказать, чтобы люди хоть какое-то представление имели, что такое Ингушетия, — в словах Батыра Мальсагова, председателя Комитета по туризму, историка и краеведа, звучит неприкрытая горечь.

Информация в СМИ — палка о двух концах. Новости из Ингушетии о строительстве социального жилья или открытии детского сада — есть, только их не смотрят и не ищут в интернете. Зато невозможно пропустить мимо ушей поток страшных новостей, идущих с Северного Кавказа, не только из Ингушетии. Невозможно не замечать блокпосты, людей с автоматами, памятники погибшим…

Отрицать наличие угрозы, откуда бы она ни исходила, или заверять туристов в том, что с ними никогда и ни при каких обстоятельствах в той же Ингушетии ничего не случится — было бы абсолютно безответственно.

Пожалуй, вопрос нужно ставить иначе: стоит или не стоит сюда ехать? Тем, кто хочет открыть для себя новый мир в собственной стране, увидеть уникальные древние памятники, идеально вписанные в головокружительный горный пейзаж, — стоит. Стоит ехать тем, кто все еще считает современную Россию страной куполов и берез. Ингушетия способна пробить дыру в панцире стереотипов, а в ее горах действительно спокойно под крылом пограничников.

И если пока страшно ехать через ингушские города, можно выбрать другой путь: через Северную Осетию — с ее стороны дорога в горную Ингушетию существует уже не первый десяток лет.

Тем же, кто не готов переступить черту — не только географическую, но и психологическую, — ехать ну нужно. По крайней мере, сейчас. Возможно, года через три, когда туркластер будет закончен, когда, будем надеяться, не только в горах, но и на равнинах Ингушетии станет спокойнее. А пока можно начать внутреннюю подготовительную работу: научиться отделять людей от политики. Именно это имел в виду Геннадий Котельников, когда после долгого вечернего разговора сказал:

– Я в Ингушетии живу уже месяц. Знаешь, как я понял, что мне здесь спокойно? Я взял видеокамеру с длинным зумом. И начал ходить, снимать лица — мне же для фильма образы нужны. На 9 мая ходил снимать — детей в школах, людей на улицах. Если лица напряженные, если они создают атмосферу тревоги, это видно сразу. Здесь лица не обманывают — и мне тут спокойно.