Креативная экономика есть творческий процесс…

Креативность – модная тема в современной социологии, экономике, социальной географии, маркетинге территорий и др. научных и практических сферах. В большинстве случаев креативность рассматривается в контексте творчества и благоприятствующих ему условий. Отсюда, в частности, основные показатели («мерила») креативности городов и стран, предложенные Р. Флоридой (2007) и используемые в попытках «отыскать» потенциальные креативные «силиконовые долины» в других местах. В основе их лежат знаменитые «три Т»: талант, терпимость и технологии. Разумеется, талант и терпимость («Гений и злодейство – две вещи несовместные») – практически неизменные спутники истинного творчества, а хорошие технологии – нередкий его результат. Однако от творчества до креативной экономики – целая пропасть, зияющий разрыв в социальных структурах, определяющих в каждом конкретном месте свое соотношение креативного класса и символического капитала. Только там, где символическая власть в обществе принадлежит креативному классу, наблюдается описанный Флоридой эффект «креативной экономики».

Там, где символическая роль принадлежит другим социальным группам – сколь бы многочисленна, талантлива и разнообразна ни была бы творческая «прослойка» социума – общество не сойдет с индустриальных (традиционалистских и т.д.) «рельс» социально-экономического развития, и в нем не наступит «эффект» экономики знания. Рассмотрим данный аспект подробнее.

О роли креативности в региональном развитии впервые упомянул шведский исследователь А. Андерсон (1985); однако, детальное описание креативного класса как экономической силы и особого типа экономических агентов (homo creativus) принадлежит американцу Ричарду Флориде (2008, а также целый ряд последующих книг). К креативному классу последний отнес деятелей творческих профессий (около 30% работающего населения США в 1999 г.), включая так называемое «суперкреативное ядро» («люди, работающие в науке, технике, математике и программировании, образовании, искусстве, дизайне и развлечениях – все, кто занят собственно творческой деятельностью» – при этом особо подчеркивая экономическое значение творчества. С большим пафосом описана также резко возросшая в конце XX века роль креативности в самых разных областях человеческой деятельности – от свободной манеры одеваться и заниматься «индивидуальными» видами спорта до изменения ритма работы предприятий сферы услуг (распространение круглосуточных видов сервиса) и увеличения значимости творческой активности рядовых работников во всех сферах деятельности, включая промышленное производство.

Чтобы понять, как креативный класс может оказывать влияние на становление новых форм экономики, надо обратиться к способам формирования ценностей, принятых в обществе. В экономической социологии принято выделять особые «миры», или «порядки» формирования ценностей (Болтански и Тевено, 2000). В мире творчества высшая ценность определяется внутренним чувством благодати, в так называемом индустриальном «мире» (распространяемом, в частности, на систему школьного образования в наиболее распространенном европейском варианте) – в эффективности, и шире – профессиональной компетентности, в рыночном мире – богатством и т.д. Порядки определения ценности сосуществуют в одном и том же социуме – но не совместимы в одной ситуации. Болтански и Тевено приводят замечательный пример школьного экзамена (ситуация индустриального мира), где может быть подвергнута осуждению демонстрация экзаменуемым своего богатства («слишком» элегантная одежда) – речь идет о привнесении ценностей одного мира (рыночный, где ценность определяется богатством) в иной (школьный, он же индустриальный, где ценность определяется профессиональной компетентностью).

Болтански и Тевено выделили шесть миров, соответствующих различным порядкам определения ценностей: мир вдохновения, домашний, рыночный, индустриальный, гражданский и мир известности – предполагая также возникновение, например, «экологического» и других «миров» ценностей.

Порядок определения ценностей креативного класса, каким его весьма правдоподобно описал Р. Флорида, не вписывается ни в один из названных миров. Мир вдохновения, безусловно, близок креативному классу – однако в основе данного порядка лежит полное безразличие к мнению окружающих, чего нельзя утверждать в отношении многочисленного количества описанных Флоридой представителей креативного класса, внимательно и с помощью консультанта выбирающих в фирменных магазинах вместо деловых костюмов майки Helmut Lang (Флорида 2008, с. 140-141). Современный креативный класс, влияющий на законы развития экономики, не структурирует свою жизнь (и даже творчество) в связи с системой ценностей мира вдохновения – к миру вдохновения, строго говоря, относится классическая «богема» как она описана Флоридой и от креативного класса отличающаяся.

Креативному классу в значительной степени близок мир известности (довольно жестко определяющий размер гонораров за очередное креативное произведение) – но и он, по-видимому, не совсем соответствует миру тысяч творческих программистов.

На данный момент мы склонны говорить о специфическом мире ценностей, формируемом креативным классом, причем главным мерилом ценности в нем, по-видимому, следует считать ту форму оригинальности, которую в русском варианте не случайно называют именно «креативностью»: «креативная стрижка», «креативная вечеринка», «креативная кофточка» и т.д.

Ключевое значение имеет определение места каждого мира в жизни социума в целом. На практике в каждом обществе конкретные виды деятельности структурируются по законам разных миров. Американская исследовательница Б. Ферман приводит примеры, как в разных городах США конкретные сферы находятся под влиянием различных арен. Так, например, в Питтсбурге «департамент жилищной политики находился под сильным влиянием гражданской арены, был активно включен в процесс осуществления инновационных программ и поддерживал партнерство с частным сектором, тогда как в Чикаго в условиях доминирования электоральной арены аналогичный департамент являлся объектом патронажа со стороны администрации города» (Ледяев 2011, с. 76) – что напрямую сказывается на социально-экономическом развитии города в целом.

Любопытный пример приводит британская антрополог Кэролайн Хамфри: в современной Бурятии сектор личных услуг (няни, домработницы, водители и т.д.) практически не подвержен законам рынка (наличие спроса не формирует предложения платных услуг), а регулируется по законам семейного мира: «даже городские миллионеры с трудом находят себе водителей или уборщиц <…> обеспеченные граждане вынуждены “импортировать” из деревни своих родственников для работы по дому. Оплата минимальная, ведь это не работа, а “помощь” <…> Как указал один из респондентов в ходе глубинного интервью: “Это у Вас на Западе такая странная экономическая культура, когда незнакомые люди прислуживают кому-то за деньги. У нас этого нет“» (Хамфри 2010, с. 303).

По сути, в каждом конкретном обществе на определенные виды деятельности как бы «наложена» структурирующая матрица определенного мира – во всяком случае, это верно в отношении больших «подвидов» видов деятельности. Так, например, армия в целом или отдельные ее подразделения могут быть организованы в соответствии с индустриальным порядком (современная российская армия), с домашним (самурайская, или любая сословно организованная), и в какой-то степени гражданским (подразделения, сформированные по национальному принципу вроде непальских стрелков на службе Британской короны или «дикой дивизии» в Российской империи). Здравоохранение может быть преимущественно «индустриальным» (та самая социальная медицина, о которой много писал М. Фуко), рыночным (платная медицина) и даже домашним (система «позвонить знакомому врачу»); сочетание различным образом структурированных систем здравоохранения в одном обществе (имеющее место в современной России) чревато тем, что одни граждане пользуются здравоохранением одного мира, другие же лечатся по законам другого мира – а также многочисленными конфликтами.

Практически всегда можно определить именно доминирующий порядок, структурирующий большое количество других видов деятельности (особенно распределение доходов, властные отношения, образование, здравоохранение и др.) По сути, в каждом обществе один из миров оказывается центральным, остальные занимают маргинальные ниши, или периферийные позиции.

В системе распределения видов деятельности по отдельным «мирам» могут происходить изменения. Априорная несовместимость (см. выше) систем ценностей разных миров предполагает резкость (даже революционность) такого рода изменений: отдельный вид деятельности, ранее структурируемый по законам одного мира, может перейти в «ведомство» другого. Именно такого рода революцией была, например, промышленная революция, когда производство было переструктурировано из «матрицы» домашнего мира в «матрицу» нового индустриального мира.

Примерно такой переход описан и Флоридой: огромное количество видов деятельности – организация производства, досуг, дизайн офисов, режим работы предприятий сферы обслуживания, организация городского пространства и т.д. – «вдруг» стало структурироваться по новым матрицам, «родным» для креативного класса.

Ключевую фразу Р. Флориды, буквально выведшего креативный класс на научную «сцену», практически никто не заметил: все принялась обсуждать значительно больше бросающиеся в глаза идеи автора (положительную корреляцию между размещением креативного класса и расселением сексуальных меньшинств, потребность представителей креативного класса ходить на работу без галстука, а то и вообще с растаманскими «дредами» и т.д.)

По-настоящему эпоха креативного класса наступает тогда, когда «экономическое положение и образ жизни одних людей определяют и ограничивают варианты, доступные для других» (Флорида 2008, с. 90) – причем место первых, структурирующих жизнь других, занимает креативный класс.

Суть наблюдаемого сегодня в западных странах «креативного перелома» не в появлении творческих людей, и не в их количестве – но в изменении статуса «творцов». Говоря о «подъеме» креативного класса, Флорида повторил базовый принцип формирования социальных структур: социальный центр (во всех смыслах слова), концентрирующий властные ресурсы, формирует социальные структуры, задающие рамки возможностей для периферии (опять же во всех смыслах: речь идет и о маргинальных социальных группах, и о периферии географической). Вопрос в том, чтобы именно креативный класс заполучил необходимые социальные ресурсы, занял символическую центральную позицию в социуме.

К сожалению, сами теоретики креативного класса не придали значения данному обстоятельству.

Таким образом, креативность – не новое явление. Творчество существовало всегда. Более того, в первобытную эпоху (непосредственно предшествовавшую созданию великих цивилизаций Ближнего Востока, Индии и Китая) креативный класс занимал господствующие позиции, а «социальный статус поэта и его функции в мифопоэтическую эпоху» позволяли его рассматривать, в числе прочего, как демиурга (Топоров 1982). По сути, то была «первая креативная эпоха».
Современная – «вторая креативная» – эпоха связана не столько с увеличением креативности, сколько с увеличением спроса на нее со стороны общества в целом и особенно экономики. Особенность современных западных креативных экономик – в той степени влияния, которое креативные нормы и ценности оказывают на общество, структурируя социум в целом по своим специфическим матрицам.