Российская государственность не технологична ни в одном из своих элементов. И российское охранительство явление глубоко нравственное, то есть без-законное, охраняющее нарушение естественного хода вещей. Закон пал, как только стал пониматься нравственно, исполнительно. В христианстве и святоотеческом предании нет морали, нет нравственности.

Нравственность. Немного народу на земле на нее посягнуло и сошло с ума. Ницше искал ее истоки в коллективном сознании, и полагал, что индивидуализм вытравит эту заразу, укорененную в культурах. Но время показало, что человеческая индивидуализация только усилила влияние нравственности, что общество индивидуалов склонно создавать еще более универсальные кодексы, чем все прежде существовавшие, и не менее жестоко требовать им подчинения.

Не боясь скоро сойти с ума, тоже возьмусь поворошиться в навозе нравственности, не знаю – успею или нет, не надоест ли, не сожгу ли остатки разума; впрочем, неважно.

Начну с того, что объявлю «во всеуслышание»: нравственность является описательной подделкой технологичности (то есть умения сделать разумно) человеческого естества и его благих желаний. Она выступает проектом по типу архитектурного наброска, заменяющим понимание и осмысление технологии строительства, рисованием схемы эффектного и «убедительного» в своей аляповатости фасада. Точно так же требующие вдумчивого постижения процессы развития жизни на земле заменяются креационистским наброском проекта творения на счет шесть.

Причинность – то есть метафизика – развития, дает начало уникальной божественной логике, наблюдение за которой подсказывает разуму, что процесс обладает высочайшей технологичностью, взяться описать которую – огромный риск. Так как на выходе может получиться опять Второзаконие или Уголовный Кодекс. Здания, которые стояли на песке нравственности, попадали и продолжают валиться, и их относительная историческая устойчивость говорит вовсе не о надежности, а об огромном вложении человеческих сил и ресурсов, требующихся на постоянный капитальный ремонт. И здания рушились именно там, где капремонтом пренебрегали, перекладывая ресурсы в другие прорывные проекты.

Истоки нравственности не в коллективном разуме, а в коллективном непонимании. В отсутствии разума. Или в его лжеименности, лжесмотрении.

Великое зло и малое зло – одинаково зло. Но мы-то знаем, что Бог не творит и не поддерживает ни малое, ни большое зло, и не «выбирает малое ради удержания большого». Последнее и есть та ложь, которая утверждает нравственность.

Дадим, таким образом, определение нравственности. Нравственность это предписание совершать «домостроительное» зло, под угрозой — в случае неисполнения — наступления зла масштабного. Включение в нравственные коды элементов благого исполнения – то есть метафизической правды – не изменяет самого характера нравственности как зла, то есть действия смертельного характера.

Оговорю термины, раз уж начал. Нравственность и мораль оставлю пока синонимами, к ним же приплюсую Закон в его исторической перспективе. Этикой назову «науку», изучающую правовую, исполнительную (и наказательную) сторону закона. И если технологичность это умение сделать разумно, удобно, то как мы назовем разумное употребление и распоряжение этим умением? Слово Закон утратило свой первоначальный смысл, и стало использоваться для составления кодекса нравов, для пропаганды второзакония, анти-закония, нравственности, стало синонимом беззакония, анниглировалось об употребление себя не по назначению. В словах ли дело? Все их можно заменить, подменить. Христос озвучил закон по другому – «благая весть». Технологичность заключенного и производимого с самого начала в ней действия исключала «малое зло» даже в названии. Пока это слово держится. Оставим его себе. Хотя, повторю, не в словах дело.

Возьмем к примеру случай Нургалиева и проблему безнравственности полицаев. Наверняка же отыщутся деятели религии и культуры, которые посоветуют милиционерам профилактически ходить по музеям и театрам, и нюхать цветы на дальней станции, что было бы, кстати, вполне технологично, если бы речь шла о детях. Просьба Нургалиева к «деятелям религии и культуры» заняться «облика морале» его подчиненных вопиет об абсолютной не технологичности российской государственности, а не только МВД. Стража закона необходимо обучить закону. А чтобы этот не выглядело совсем уж непрофессионально, незнание и неисполнение закона подменяется недостающей в их сердцах нравственностью. Подразумевая, что в запасниках церкви есть еще хоть какая-то нравственность, которая качественно отличается от буквы Уголовного Кодекса. Машина российской государственности не технологична вся сверху донизу. В ней совершенно отсутствуют элементы естественной человеческой организации. Первое же звено — министр могущественнейшей и самой дорогостоящей госслужбы на милицейском языке просит попов и актеров обучить закону своих подчиненных. На что ему, кстати, мягко указали на дверь.

«Это Путин виноват!» — скажете. Да именно что — Путин виноват. И вина его – доказана. Не в том виноват, что низовые менты так «работают», а в том, что первое же звено в возглавляемом кабинете так говорит. И то, что начальник ЖЭКа велит сперва вешать розетки, а потом снимать розетки – это Путин — виноват. Без риторики, а просто по факту организации. Пресловутое воровство, на наличие которого в огромных количествах в соседних и дальних державах указывают оправдатели охранительства, нисколько не отменяет факта, что лицемерный запад и подлый восток имеют в своей организации хотя бы слабые элементы разумного планирования, подразумевающего предугадание сравнительно естественного хода вещей.

Российская же государственность не технологична ни в одном из своих элементов. И эта злонамеренность есть привычка. И еще дурнее привычка считать представителя власти «профессионалом» только оттого, что он «в теме». Российское охранительство охраняет отсутствие в России технологичности, и больше оно ничего не охраняет. Всё что знает российский чиновник, это то, что «надо копать», «дело делать». Самые великие из них знают что «надо копать вот тут». Но ни один из них не способен на разумное проектирование копания, тут ли, там ли. Тут всегда будут сперва вешать розетки, а потом снимать розетки, потому что российское законодательство это апофеоз нравственности, Второ-закония, после-закония, анти-закония. И российское охранительство явление глубоко нравственное, то есть без-законное. Охраняющее нарушение естественного хода вещей. Естественных проявлений человеческого. Искусственные схемы – все, что способна плодить и охранять эта модель.

Закон пал, как только стал пониматься нравственно, исполнительно. Грех это беззаконие, сказал апостол, не имея в виду закон как обязывающий к исполнению кодекс после-закония. Технологичность Декалога была в том, что он просил осмысления «статей» через сравнение естественного и неестественного. Сделать разумно и естественно, описав, в чем эта естественность и разумность заключены. Любить Бога – естественно, потому что естественно любить свою жизнь. Любить несуетливый покой и валяние на травке естественно, а работать как вол – нет. Любить родителей естественно, потому что они дали тебе жизнь и вырастили. Поклоняться деревяшкам неестественно, потому что они пустые. Божиться по всякому поводу ненормально, потому что, не обладая ведением причин, не можешь знать и чем тебе аукнется твоя самоуверенность. Воровать жен и имущество неестественно, потому что поставь себя на место окраденного и все встанет на свои места. Поступи разумно через сравнение естественного и неественного. Отвергнись зла и сотвори благо, если коротко. В самом Декалоге не содержался кодекс поведения. Не ставился выбор между злом большим и малым. Там было предложено сравнить себя настоящего с собою не настоящим, фальшивым, жестоким. Там даже «потому что» являлось не выводом, а подсказкой.

Аналогом Декалога, который и есть Закон в собственном, не перевернутом наизнанку значении, в Евангелии является Нагорная проповедь. Там также просто перечисляются «яркие», «образцовые» причастники Царства. Они контрастируют с церковной верхушкой, их образ контрастирует со всей религиозной зажиточностью. Отдельного упоминания требуют отсылки к трактовкам закона Второзаконием: «вы слышали, что сказано древним». Отсылки, кстати, довольно грубые. Небрежные. Не благоговейные. Некоторые из этих статей Христос открыто посылает подальше, исполнительный характер других доводит до абсурда. Если уж судиться, то судиться по-крупному. Назвали тебя дураком — тащи в синедрион и требуй возмещения морального и не выпускай обидчика «до последнего кодранта». Произнося «а Я говорю вам (что это означает)», Христос обыгрывает разные ситуации, при которых человека заносит в ловушку преступления и неизбежного наказания. Можно заметить насколько «блаженные» (природно незлобивые и честные) контрастируют с «воспитанными в законе». Они просто блаженны, без самокопаний. Им не нужно исполнять закон до последней черты, до скончания века и превосходить праведность фарисеев, не нужно отрубать руки и рвать глаза, чтобы войти в царство.

Некоторые говорят, что нравственность и есть тот самый категорический императив, а он сам, в свою очередь, есть встроенный в естество эталон высшего поведения. Я не знаю чего еще, кроме добра, требуется для того, чтобы сделать верный выбор в каждом конкретном случае. Какой еще нужен эталон? Философ, все это придумавший, исходил из того, что в жизни не встречается ничего образцового, с чего можно было бы взять пример и построить правильную жизнь. Из чего делался вывод, что в человеке заложена божественная этика.

Христос же в качестве примера предлагал брать даже растения. И указывал, что и у птичек и у человека есть общее и одинаковое – природное – что требуется только узнать, разглядеть.

Вспоминается недавний пример военнослужащего, который упал на гранату, чтобы спасти друзей. Ну и риторический вопрос: «не это ли образец нравственности?».

Нет. Это как раз хороший пример, чтобы все объяснить наглядно.

Объясняю. Упавшая граната лежит две секунды, а потом она взрывается. За эти две секунды можно успеть только прыгнуть на и прыгнуть от, не успев ничего подумать. Я сейчас покажу гранату еще более взрывную. Первые пару дней после пресловутого «панк-молебна» никто не мог предсказать последствий, никто не предполагал, что это затянется на недели и месяцы, а теперь уже, возможно, и годы. И люди повели себя так, как может повести себя военнослужащий, увидевший гранату. Либо на, либо от. Одни стали умничать о наказании, другие просто упали на гранату. Так вот те, кто без всякой идеологии ужаснулись травле девчонок – они по умолчанию дети Царства. А все прочие под Законом. Пока – под Законом. Под нравственностью. Вне зависимости от того, что и как они исповедуют. Мракобесы ли они, либералы ли, геи ли, гомофобы ли, всё равно. Какой бы идеологический мусор в голове ни болтался, они разделились на отряды правильно.

Это природное чувство, развитое, возвышенное. За доли секунды оценить в себе последствия от взрыва. Это ужас и омерзение именно от последствия взрыва для других. Ничего нравственного в этом нет. Это инстинкт добра и защиты жизни от смерти. Ни религия, ни культура не могут этому научить с нуля. Они могут помочь «воспомянуть» и поддерживать, не дать погаснуть, а могут и заглушить, что делается куда даже чаще.

Говорят, «категорический императив» Канта и «религиозные нормы» — это о том же самом? – Нет. Нравственность — это результат воспитания в законе. Это можно, а это нельзя. И больше ничего. Нравственно повели себя те, кто потребовал наказания, потому что «это нельзя». Нравственным оказался тот, кто «подумал о последствиях» для себя, для общества, для града и мира, подумал о нанесенном оскорблении, о том, как из этого выкрутиться простейшим способом, но не о судьбе конкретных арестантов. Потому что он натренирован на «можно-нельзя». Нравственно натаскан на исполнение закона, будучи мерилом этого закона.

Теперь хотелось бы еще раз разделить термины. Мораль — то, что общество требует от человека.

Нравственность — то, что человек впитал от этого требования, чем человек готов откликнуться.

Этика – дисциплина, изучающая эти требования и отклик в различных культурах.

С нравственностью многие могут не согласиться, возразив что на самом деле это что-то такое внутреннее и высокое, что «само собой» в естество встроено, но названия не имеет, и поэтому в общих чертах зовется нравственностью.

А вот не надо в общих чертах.

Даже в общих чертах понятно, что нравственность продукт морали: воспитания и самовоспитания.

Говорят, что “православие учит добру” и закладывает нравственноть. Да православие учит православию, а добро из него стремительно выветривается. Православие не учит добру, а формулирует что с точки зрения православия следует считать добром. А в настоящем святоотеческом православии вообще никакого «добра» нет.

Умники любят разводить кисель из своих мозгов, извлекая оттуда примеры типа того, что русскому хорошо, то немцу смерть, и поэтому добро относительно. Приведу в пример такой аргумент — обычно он выглядит так: у мумба-юмбы добром считается показывать друг-другу кулак, а в Европе за это можно схлопотать по ушам, и, наоборот, рукопожатие в Европе «гут», а в мумбе-юмбе смертельное оскорбление, ну и мол, сами делайте выводы об относительности добра.

Вот тут сразу обнаруживается подмена. Знак, выражающий доброе расположение в культурах различен, и может быть пониматься прямо противоположно. Но что является настоящим – само доброе расположение, или знак? Относительность морали тут же видится как относительность добра.

Однако все эти примеры с аборигенскими рукопожатием и с кантовским православием не отвлекут нас от того, чтобы считать добро понятием простым, аксиоматичным, интуитивно понятным и наблюдаемым, и это добро — сама жизнь. Не “жизнь Клима Самгина”, и не “житие мое”, а без всяких прилагательных, которые жизнь похабят.

Нравственность же есть указание на то, как жизнь прожигать в угоду закону. Так мы приходим к морали. Она возникает из требований закона к индивиду.

Универсальное этическое правило гласит: не делай другому того, что не пожелаешь себе.

Это, собственно, и есть апофатическая формулировка аксиомы жизни, катафатично же это будет звучать: “возлюби ближнего как самого себя”.

Радиус, на котором должен обнаружиться ближний, тут не указан. И в самом деле — ведь радиус важен? Мы подошли к интереснейшему месту.

Если требовательно любить вообще всю жизнь, то это получается и мяса не есть, и тараканов не давить, а как же родину защищать от полчищь саблезубых тигров и комаров, ведь весь мир полон врагов?

Здесь мы уже находимся очень близко к морали. Христос же наговорил сгоряча аморальных ужасов — «неисполнимых требований» — врагов любить, отдавать всё до последнего, исполнять чужую нужду по первому требованию. В историческом христианстве это назвали: «неисполнимо, но надо стремиться», не расписав технику ни исполнения, ни стремления, а отдав на откуп произвольной сознательности граждан. Попутно заметим, что в «христианскую мораль» вот эти аморальные требования «быть совершенными как Отец» — то есть благословлять проклинающих, и прочее — так и не вошли. Это осталось факультативом, «понятным» для тех, кто прошел несокращенный курс от и до.

Мораль, значит, — это фиксирование радиуса, разбивание самой окружности на сегменты, это выделение своих, в первую очередь, и во вторую — установка дистанции.

Вопрос сегментации – дистанции — не менее важен.

Например, в православии рекомендуемая дистанция имеет значение куда более важное, чем радиус.

А в “отсталых” культурах дистанция вообще минимальна.

Дистанция сейчас в современном светском обществе есть огорожение личного пространства, куда соваться ближнему не очень-то следует, но социальное значение дистанции совсем другое — она нужна для скорого отторжения прокаженных и врагов от социума, для разрыва нежелательных социуму внутренних связей.

Мораль — установка социума индивиду — во все времена имела изоляционистский характер, ставя условия для существования во враждебном окружении и враждебных вкраплениях: “око за око, и зуб за зуб”, “круши врагов отечества”. Любить врагов аморально во всех наихристианнейших культурах. Не потому что это плохо понято, или трудно исполнить. А потому что требование такого исполнения подорвет саму культуру. Это возможно лишь как факультатив, как и “смирение перед насильником”.

Но это же правильная установка, возразят, что, мол, тут такого?! В пример поставят и Христа и апостолов, которые рекомендовали сторониться нечестивцев, и даже за стол не садиться с грешниками.

Разве установка на “свой-чужой” не верна? Установка, безусловно, верна. Но расположение, при котором установка осуществляется, т.е. условия ее исполнения — нет. Мораль же, как мы определили, не установка, а свод правил, обязательных к исполнению, установленное (невольное) расположение.

«По Христу-апостолам» свой есть тот кто добрый, и кто никому не желает зла («добрый самарянин»). Живой, одним словом, не мертвец.

А с точки зрения морали свой есть тот, кто в очерченном радиусом сегментированном пространстве. Христос же поставил такие условия существования Своей Церкви: своим считать своих, а чужими – никого. Если она их исполяет — она Его церковь.

Если нет, то — нет.

В совершенном состоянии — сокращение имущественной дистанции до нуля, и социального радиуса до бесконечности. Если вы меня спросите: где здесь мораль? — я направлю свой взгляд в прозрачную даль. Тут нет морали.

Установка живым кучковаться вместе, не смешиваясь с мертвыми, отыскивая живых, и оживляя мертвых — нисколько не моральна. Техника тоже простая — живые потянутся к живым, да и мертвые многие оживут. И больше никакого деления нет: ни начальников, ни подчиненных. И даже вера оказывается ниже этой любви к жизни.

Состряпать из этого мораль у исторического христианства не могло получиться никак. Это несложно доказать. Социум не может привить нравственность, которой сам не располагает. Любить врагов персонально человек не может, не имея примера такой любви в обществе. Не имея «морального права» на это. Мораль держится на понятных для всех правилах. Введение в мораль непрописанного «исключения для продвинутых», выделяет и само Христово христианство из морального поля. Ставит слова Христа вне морали. «Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?». «Неисполнимое», собственно, и есть христианство, а все прочее – обычное право, обычная государственность, обычное язычество.

И нравственность – отдача социуму того, что оно требует – никакого отношения к христианству еще не имеет. Это кесарю – кесарево. Но еще не Богу – Божье. Божье только сама жизнь.