О том, что реставрировал Путин

Болтал на днях с пожилой дамой. Мы пересекаемся иногда и любим поболтать.

Она – человек абсолютно лояльный (перед выборами я честно, например, предпринял попытку убедить ее голосовать не за Путина, и попытка моя окончилась неудачей). Она не пользуется интернетом и не читает газет. Она убеждена, что Pussy Riot не за что держать в узилище, но стоило бы выпороть на площади. Она выжимает из меня сплетни, о которых не рассказывают в программе “Ты не поверишь” на НТВ. Я – сознавая трагичную нерепрезентативность выборки – делаю на основе наших необязательных разговоров какие-то выводы о взглядах большинства на различные вопросы.Вообще, нам приятно бывает поболтать.

И вот вчера вдруг случайный ее вопрос расставил по полочкам много всего в моей голове.

– Как ты думаешь, этот человек в Астрахани, – он победит?
– Нет, я думаю, что нет, – ответил я.
– Жалко, – сказала она.

Она не знала даже фамилии Шеина. Не имела понятия о его предвыборной программе, допустим (ею, впрочем, и московские борцы за свободу, оккупировавшие Астрахань, похоже, не интересуются). Вообще, знала об этой истории только то, что врали урывками в своих так называемых новостях метровые телеканалы. И она – жалела.

И тут – все случайные разговоры в самолетах, автобусах, в метро, все, что рычали с привычной, профессиональной безапелляционностью внезапно и поголовно политизировавшиеся таксисты, все, что столичные мои и провинциальные собеседники, не имеющие отношения к зияющим высотам мира медиа, пытались зачем-то мне высказать в последние месяцы, – все встало на свои места.

Кажется, я кое-что понял. Ощутил, что ли, интуитивно. И попробую своей интуицией поделиться, отчетливо сознавая полнейшую ее, повторюсь, антинаучность. Уж извините.

Путина – едва ли не с момента прихода его к власти – винят в порывах реставрационных, упрекают в попытках возродить СССР. Не знаю, насколько нынешний наш госкапитализм с отчетливыми вкраплениями средневековья, самого что ни на есть мракобесного, похож на “развитой социализм”. Я жил в СССР, хоть и недолго, и мне кажется, – ну вот совсем не похож. Мне кажется, как ни странно, что наше мракобесие – лучше, комфортней, человечнее мракобесия советского. Тут есть, о чем поспорить с увлечением, но я теперь про другое.

Кое-что Путину, безусловно удалось реставрировать.

Путину удалось реставрировать позднесоветское (а может, вечно российское) отношение человека к начальнику. В этом, конечно, заслуга не только Путина – как только это представление, ненадолго, в баснословные какие-то раннеельцинские года было поставлено под сомнение, начальники всех мастей с невероятным рвением начали делать все, чтобы его вернуть. Все, что только начальник в России и способен делать.

Под словом “начальник” по советской (или вечно российской) привычке разумеем людей государственных, конечно. От чиновной мелочи и вплоть до царя с придворными.

И вот у Путина – ну, не у Путина, а у всего конгломерата российских начальников, с самых мелких, самых гнусных, с которыми каждый день сталкиваешься, и вплоть до небожителей, – получилось.

Отношения человека и начальника теперь, опять, без исключений, без сомнений описываются простой формулой:

В любом конфликте человека и начальника человек заведомо прав. Потому что начальник правым быть не может.

Если человек видит конфликт человека и начальника, он автоматически встает на сторону человека, не вникая в детали. Это внутривидовая, так сказать, взаимовыручка, почти инстинктивная. А то, что в нашем случае теперь начальники почти без исключений люди еще и партийные, – только цементирует схему. Это ведь так привычно.

Нет, Путин с присными, конечно, другого добивались. Укрепляли вертикаль, покупали красивые джипы, сохраняли целостность, строили дворцы, блюли государственность, брали, брали, брали, карали зарвавшихся. Но получилось именно вот это. И скоро придется пожинать плоды, оценивать, насколько такая вот схема взаимоотношений “человек-начальник” делает государство нежизнеспособным. Пара империй уже ведь рухнула ей благодаря.

Я, кстати, предполагаю, что тайна популярности Путина, тайна, позволившая ему выиграть очередные выборы, зарыта тоже где-то здесь. Возможно, в нем видят максимально безвредного начальника: с такими возможностями – и не предался до сих пор людоедству. Не учинил каких-нибудь массовых кровопролитий. Тайна его в том, что он умеет внушить: он не совсем начальник, он почти человек. Он для начальников еще вреднее, чем для людей. За него голосуют, не от него ожидая хорошего, а от других – худшего.

И, в общем, понятно, что это все ненадолго.

* * *

Один английский антрополог, прославившийся в конце позапрошлого века, рассказывал, как индейцы утешали пойманных рыб. С тем, чтобы духи мертвых рыб не мстили потом живым индейцам. Они становились на колени перед обреченными уже, бьющимися на песке речными существами, и начинали бормотать: “Рыбы, рыбы, вы наши начальники. Вы лучше нас, рыбы. Мы боимся вас, рыбы. Мы вам поклоняемся, рыбы”.

И потом уже ели, конечно.

Вот, если вдруг дойдет до дела, то, мне кажется, редкий человек окажется способным рыбу пожалеть. Не настолько процвел пока гуманизм в отечестве.