Николай Митрохин: за чей счет построят 600 храмов?

Нынешний скандал вокруг патриаршего имущества и сопутствующие ему (а также более ранние) заявления видных представителей РПЦ (руководителя синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества Всеволода Чаплина, главы синодального отдела по связям с вооруженными силами Димитрия Смирнова, митрополита Саратовского Лонгина), утверждающие право церковных иерархов жить в неге и роскоши и право священников приобретать дорогие квартиры и иномарки, заставили малоцерковную в основном российскую общественность сразу на многих площадках начать дискуссию насчет перспектив церковной реформации.

Как известно, историческая Реформация исходила из двух основных побуждений. На первом плане стояло недовольство зажравшимся, потерявшим чувство меры, демонстрирующим не только богатство, но и разврат католическим духовенством, уводившим к тому же значительные деньги из германских княжеств в свой духовный центр – Рим. На втором – стремление к усилению влияния очищенной от рвачества религии на повседневную жизнь, рационализация веры, устранение из нее откровенного и устаревшего невежества и мистики, а также увеличение роли государства в обществе. Благодаря последнему, кстати, Реформация и победила – во всяком случае, в северной половине Европы.

Между тем в католицизме благодаря Контрреформации XVI-XVII веков и продолжившему эту линию Второму Ватиканскому собору 1960-х годов произошло осознание того, что демонстрация публике разврата и стяжательства епископата и духовенства в целом весьма накладна для веры. И, чтобы выжить, церковь должна демонстрировать помощь сирым и убогим не на словах, а на деле.

В российской истории “реформаций” было как минимум две. Одна случилась в XVIII веке. При Петре I произошла ликвидация патриаршества с фактическим превращением церкви в государственное ведомство, развернулась борьба со средневековой архаикой типа “плачущих икон”, началась реформа церковного образования и появилось образование светское, ну и диковатых местных епископов сменили ученые люди с просвещенной Украины. Царствование Екатерины II было отмечено конфискацией большей части церковного имущества и разрушением лишних монастырей и храмов. Вторая “реформация” относится к ХХ веку. Она характеризовалась отчасти принудительным, отчасти добровольным отходом от церкви и ее традиций большинства населения страны, конфискацией у приходских общин почти всей собственности и опять же разрушениями храмов и монастырей. Результатом этого процесса стало то, что “товарищ поп” потерял официальное право распоряжаться душой гражданина России. Последний получил право исповедовать любую веру, менять ее на другую (что до 1905 года каралось по закону) или не принадлежать ни к какой религиозной организации.

Начало ХХ века характеризуется и мощной попыткой самореформации православной церкви – обновленчеством, которое в своих попытках модернизировать церковную структуру пошло по тому же пути, что и западное христианство веками ранее: избрание епископов и, возможно, священников, контроль общин над финансами приходов и епархий, расширение употребления современного национального языка в богослужении, сокращение влияния монашества. Однако идеи обновленчества оказались в значительной степени дискредитированы не столько практикой их реализации, сколько использованием государством части обновленцев для почти полного и насильственного уничтожения церковной структуры.

А в 1943-1944 годах мандат на формирование того, что получило название Русской православной церкви, получили уже презиравшие любую выборность и любую форму контроля снизу выжившие в репрессиях суровые монахи. Они сами, возможно, и были честными (хотя далеко не всегда), но восстановленная ими система церковного управления уже во втором поколении привела к тому, что епископами и священниками становились нередко те, кто хотел набивать карманы, прятать за высокими зелеными заборами архиерейских “дач” тайных жен, пьянствовать и бить по такому случаю морды иподиаконам.

Что мы имеем в начале XXI века? Времена идеологической монополии, “принуждения к вере” закончились. Режим Путина-Медведева, эта заурядная авторитарная диктатура на окраинах Европы, не может (в отличие от КПСС) претендовать на роль “церкви”. Русская православная церковь – не религиозная организация, объединяющая большинство населения (даже относительное), а историко-культурный заповедник с амбициями, ежегодное посещение которого есть непременный ритуал для не более чем 7,5% населения (а регулярное – для примерно 2,5%).

Российским гражданам в этом заповеднике многое может не нравиться, но на дворе вроде бы не средневековье, и факт наличия РПЦ не затрагивает основ их повседневного быта. С них не берут церковной десятины, церковная регистрация браков не обязательна, никакие субъекты Российской Федерации не находятся в личном владении епископов, дети (пока) могут получить образование в светских школах (лишь с очень ограниченным, даже по современным европейским меркам, доступом в них православных педагогов, не говоря уж о священниках). Короче говоря, нормальный современный горожанин только в кошмарном сне видит себя на приходском собрании, берущим за грудки соседа в горячей дискуссии о смене языка богослужения с церковно-славянского на русский, чтобы в любом случае слушать его каждое воскресенье минимум с 10 до 11.30.

Совсем иное отношение к этому вопросу у этнокультурной группы “воцерковленных”, которые действительно ходят в храм хотя бы пару раз в месяц. Среди них снова есть сторонники по-разному понимаемой и, как правило, вслух не называемой “реформации”, но они составляют незначительное и запуганное меньшинство, слабо заметное публике только в столицах и едва различимое взгляду специалиста в других крупных “университетских” городах.

Подавляющее большинство “воцерковленных” настроено так, что нынешние иерархи – да-да, те, что на лимузинах, с дорогими часами и, возможно, с почетными грамотами от председателя КГБ в ящике серванта, – их вполне устраивают. Ведь они нормальные советские люди. Для них привычно, что начальников не выбирают, что начальники живут во много раз лучше простых людей, что начальников надо любить такими, какие они есть, а не то получишь по шапке. И они осознают, что в конце концов они сами выбрали себе такой вот способ проведения досуга – ходить в церковь. Если им не нравятся царящие там порядки, то они всегда имеют возможность от них уйти, просто переступив порог храма в обратном направлении, и ничего за это не будет. Как сказала получившая известность благодаря своему заступничеству за Pussy Riot православная активистка Лидия Мониава, “если патриарх (отлучит меня от церкви. – Н.М.), я перейду в любую другую христианскую конфессию”. Зачем же тогда тратить силы и нервы на какую-то реформацию того, что реформации не поддается?

Вспомним, однако, что Реформация в Северной и Центральной Европе была вызвана не только тем, что “попы зажрались”, но и тем, что Рим уводил оттуда немалые средства и тратил их по своему разумению. В современной России тому есть прямой аналог. У РПЦ нет собственных денег на строительство храмов и финансирование большей части церковных программ. И она не может собрать их у добровольных жертвователей – поскольку те уже давали, и не раз, и прекрасно знают, что никогда не увидят отчета об их использовании. У церкви, как правило, нет денег на выкуп участков земли под нужное ей строительство. Вместо всего этого РПЦ выдвигает один-единственный моральный аргумент: мол, нам все разрушили большевики, потому современное российское общество нам должно. И на этом основании она начинает доить государство, требуя средств на строительство и развитие миссии.

Государственные компании, такие как “Газпром”, РЖД, “Транснефть”, тратят сотни миллионов рублей в год на строительство храмов и поддержку миссионерских проектов пусть самой крупной, но далеко не единственной российской конфессии. В ближайшие годы их траты еще возрастут. По сообщению Владимира Ресина, только в Москве за их счет собираются построить аж почти 600 храмов, да с домами причта, воскресными школами, местами для хоров. (“Такие люди, как глава “Газпрома” Алексей Миллер, руководитель РЖД Владимир Якунин и другие, могут на доброе дело пожертвовать крупную сумму”.) Минимальный срок действия программы – десять лет. Объем инвестиций еще неясен, но явно будет огромным. Других источников финансирования кроме “пожертвований” от госкорпораций не предполагается.

Тут, конечно, возникают вопросы. Почему, если государственные компании такие прибыльные, деньги не идут в государственный бюджет – на школы и больницы, пенсионерам и матерям-одиночкам? Или российский налогоплательщик уже платит налог, о котором он еще не знает? Не является ли это более серьезным поводом для беспокойства общества, чем цена патриарших часов и ремонт “нехорошей квартиры”? И не приведет ли это к третьей российской реформации силами уже нового российского государства?