Лагерь между Мосгорсудом и кладбищем существует дольше, чем любой другой в Москве. От трех до десяти человек там всегда можно найти. Непонятно, как они не боятся – или скрывают, что боятся. Здесь убить могут.

На Арбате, на Садовом кольце, куда бы ни переместился основной лагерь оппозиции, – это всегда центр города, там много людей, много телекамер. Известные люди выступают. Раз в три дня наезжают менты в касках, бронежилетах. Ну, разгонят, ну, кого-то затащат в автозак и через два часа отпустят. А этих нескольких ребят, протестующих днем и ночью в сквере между судом и кладбищем, могут избить, унизить, покалечить. Потому что после высочайшего благословения на травлю Pussy Riot индульгенцию получил каждый скот. Потому что по-скотски ведут себя Кремль и Патриархия – они откровенно плюют на Конституцию и на заповеди. Им важно сломать девчонок в тюрьме, заставить их каяться перед своим скотским народом. У них нет другого выхода, у них нет пути назад, им позарез нужно покаяние девчонок, потому что сами покаяться и остановиться не могут.

Горстка защитников Pussy Riot в пустом сквере напротив суда – легкая добыча для подонков. Это такое место, куда никому не захочется прийти, протестовать, сидеть на виду, ночевать здесь. Трое из пяти человек в лагере, молодые женщины, Таня, Тася, Аня.

Как только три тетки в судейских мантиях оставили Pussy Riot в тюрьме, эти молодые люди решили никуда не уходить, они отошли от общего протестного движения и стали протестовать здесь, напротив суда, ставшего инструментом расправы. Именно они, эти несколько молодых людей являются нравственным стержнем протеста, проходящего сегодня на площадях под камерами телевидения. Миссия этих людей, что лежат на земле в сквере напротив городского суда, важнее чем миссия всего протестного движения в Москве. То хорошее, что было на Чистых прудах, на Садовом кольце, – это производная от того, что есть эти несколько человек.

Пока основная протестная масса мигрирует по центру города, меняя площадки, эти молодые люди сидят на месте и не уходят. Но движение производят именно они. Потому что посадила их на это место любовь. Напротив, протестующая оппозиция, постоянно перемещаясь по центру городу, застыла на месте и никуда не движется, варится в собственном соку. Потому что их протесту не хватает любви. Свергнуть царя Путина, войти в Кремль, в Думу, захватить власть в стране – это не любовь, это политическая борьба, где нет места любви.

Протест против линчевания Pussy Riot в сквере напротив городского суда построен на любви. Чего не скажешь о протестах Навального, Удальцова и других. Ничего кроме борьбы за власть там нет. Поэтому это так увлекает, заводит, к этому невольно присоединяешься; а к протесту против линчевания Pussy Riot присоединиться трудно. Можно себя скомпрометировать. Не хочется опускаться на землю, не хочется оказаться рядом с этими протестующими, похожими на бездомных. Никто не хочет протестовать, будучи похожим на бомжа, лежа на голом месте днем и ночью.

Протестовать хочется вместе с известными людьми, «випами», с молодыми, симпатичными студентами и студентками в центре Москвы. Здесь не скучно, здесь весело. И здесь безопасно. Не страшно.

На том месте, напротив городского суда, страшно. Я просидел там с этими людьми несколько часов днем и час ночью. И сбежал. Там правда небезопасно находиться. Если тебя там будут избивать, ломать тебе кости, никто тебя не услышит, там никого нет. Неслучайно главный судья, тетка, назвала этот протест нецивилизованным. Там правда нет цивилизации. Нет ничего, что тебя защитит.

Они выбрали очень опасный путь протеста. Они провоцирует нападение. Протестуя против линчевания Pussy Riot, они ведут себя, как сами Pussy Riot, они молодцы, они альфа и омега протеста в сегодняшней Москве. Они также безмятежны и свободны на этом месте, как были безмятежны и свободны сидевшие в клетках Pussy в зале суда.

Они неинтересны журналистам. Интерес к Pussy Riot тоже прошел, информационный повод прошел. До суда девчонок продолжают держать и пытать в тюрьме. Их вина состоит в том, что набожный православный русский народ психически сильно болен, а власть и правосудие слеплены из этого народа. Что власть здесь на самом деле принадлежит народу. Что народу плохо, что ему срочно нужна сочная эмоциональная жертва, нужна жертва, которую можно ненавидеть, мучить, насиловать, упиваясь своим благочестием.

Чувство обиды у непросвещенного народа говорит, что Pussy Riot должны быть стерты с лица земли, закопаны живьем в землю. Обиженными себя почувствовали даже оппозиционеры. Потому что они плоть от плоти этого уязвимого народа, в бедах и неудачах которого виновны другие. Pussy Riot на самом деле другие.

Активисты с Баррикадной, с Арбата, с Чистых прудов – они не другие. Другие – это Pussy Riot. Другие – это вот эти несколько человек. Они никуда не двигаются с этого места, но сегодня именно они в авангарде оппозиции.

Сначала я тоже не понимал, какой смысл сидеть напротив несуществующего суда. С таким же успехом можно сидеть напротив продуктового магазина. Я так говорю, потому что три судьи в Мосгорсуде, три тетки в мантиях, оставившие девчонок в тюрьме, – они точно как те три тетки, что работают в продуктовом магазине неподалеку от моего дома, я часто покупаю там хлеб и колбасу. Те же тетки, лицо в лицо. Переоделись, сняли халаты продавщиц и надели судейские мантии. Сняли судейские мантии, надели халаты продавщиц.

На днях я спросил у этих трех продавщиц в продуктовом магазине, у этих самых теток, зачем они оставили молодых матерей в тюрьме. И они мне ответили:
– За то, что они очень сильно обидели наш народ…

Я их понимаю. Они правда чувствуют обиду. Что девчонки находятся в тюрьме незаконно, знают даже эти продавщицы-судьи. Но дело не в законе. В народе! В обиде!

Но никого эта тема особенно не беспокоит, нового информационного повода нет, чтобы это обсуждать, говорят оппозиционные СМИ. Кричишь им в ответ, что поздно будет, когда наступит информационный повод. Поздно будет, когда начнется суд. Сейчас нужно говорить, кричать. Нет, говорят, по поводу Pussy Riot уже достаточно высказывались журналисты, политики, ждем информационного повода, а пока жизнь продолжается. Только не для этих нескольких людей в сквере напротив суда. Протестная суета, протестное веселье, вторую неделю идущее по Москве, не увело их за собой. Они остановились здесь, они сказали рутине протестного движения «стоп» – здесь место правды, здесь мы останемся.

Pussy Riot исполнили панк-молебен на жертвеннике. Сакральное место для православных в нашей стране – это не амвон в храме, а именно жертвенник, плаха. Именно это показали Pussy Riot, они десакрализовали людоедские комплексы набожного народа. Поэтому их вина за пределами компетенции законов, за пределами Конституции – она больше. Поэтому, не будучи осужденными по закону, они сидят в тюрьме.

Своей акцией Pussy Riot высмеяли также сам протест, само протестное движение, эти девчонки оказались впереди него. Поэтому оппозиция втайне их сторонится. Поэтому эти несколько человек напротив суда сидят одни. Поэтому рядом с ними никого нет.

Pussy Riot сорвали маску набожности со звериной хари народа. Три четверти этого народа, согласно социологическому опросу, желает, чтобы девчонок осудили минимум на семь лет. Pussy также сорвали маску с элиты протестного движения. Протестное движение по сравнению с Pussy Riot является пародией на протест.

Протестные гуляния и митинги недотягивают до того, что сделали эти девчонки. Как недотягивает кочующий по Москве лагерь оппозиции до этого маленького скромного лагеря напротив суда.

Ребята в этом лагере чужие для оппозиционной толпы, они всегда будут чужие, как Pussy Riot. Ничего хорошего здесь в сквере напротив суда их не ждет. Никакого счастливого политического будущего здесь нет. Ловить здесь нечего, здесь холодно и опасно. Активисты из оппозиции сюда не спешат, потому что здесь они никто. Здесь у них не будет драйва, успеха. Если на очередном модном месте в центре города, где пройдут оппозиционные гуляния, они будут смотреться как авангардисты, как прогрессивные люди, то здесь они будут смотреться как отстой.

Три продавщицы в продуктовом магазине, три судьи, три тетки; они день за прилавком стоят, день вершат правосудие в суде; или они и здесь, и там, и в суде, и в магазине, везде. Они сказали мне:
– Плохо, что сейчас не древние времена. Pussy хорошо бы сжечь, а пепел их развеять, чтобы никто не знал где.

Собаки, огромные, зубастые, подбегают, обнюхивают, автобусы рейсовые проезжают по дороге. Менты проедут, притормозят, постоят, уедут. Люди разные проходят по дороге, сворачивают со своего пути.

Ночью пришли два православных – так они сами себя назвали – молодых парня, один из них достал и показал нож. Но не угрожал. Настроение было хорошее, дружелюбное. До них приходил выразить свою поддержку православный монах.

Днем раньше пришел ученый-биолог, прочел лекцию о дизайне политического протеста. Пришел студент, сказал, что не понимает: какой смысл в таком протесте, какой вообще смысл в жизни?

Подошла пенсионерка, заслуженный учитель России, назвала ребят бездельниками, сказала, что валяться на земле и протестовать легко, но уже через минуту спросила, чем она может помочь, сказала, что готова остаться и спать здесь, что готова на все.

Подошел пожилой мужчина, тоже ветеран труда, имеет награды от государства, живет один. Он спросил меня, что здесь делают эти люди. Я сказал, что протестуют, борются за Pussy Riot. Он спросил, что именно пели девчонки в храме Христа Спасителя. Девушка поднялась с земли и показала в ноутбуке клип панк-молебна. Пожилой мужчина послушал и сказал, что готов подписаться под каждым из этих слов – если нужно, кровью.