Заключенные колонии строгого режима для бывших силовиков оценивают работу правоохранительной системы

До конца апреля дело казанских садистов в погонах, от рук которых месяц назад погиб Сергей Назаров, обещают передать в суд. За этот месяц, по данным правозащитников, в стране возбуждено еще минимум 25 уголовных «пыточных» дел. Одно из последних – в Калининграде, куда сегодня приезжает глава Следственного комитета РФ Александр Бастрыкин.

Такими темпами иркутская «тройка» – единственное заведение строгого режима среди шести российских колоний для бывших сотрудников силовых структур – еще не пополнялась. Ведь именно сюда, подальше от Москвы, привозят отбывать наказание участников самых громких дел: садистов, спятивших службистов, открывших огонь по случайным прохожим, бандитов, наркодилеров, крупных взяточников. Бывший сотрудник ГУФСИН Александр Наумов получил возможность поговорить с этими людьми «из-под погон», как они сами себя называют. В том числе и о работе нашей правоохранительной системы. Имена и фамилии в материале изменены. Остальное, как говорится, без комментариев.

«Достал пистолет и – бах-бах! – убил. Совсем просто»

Старшина патрульно-постовой службы расстрелял из табельного пистолета четверых прохожих. Убийцу приговорили к 25 годам заключения.

– Вы журналист? – спросил он меня. – Записывайте: человека очень легко убить. Достал пистолет и – бах-бах! – убил. Совсем просто.

А затем выдал шокирующую подробность:

– Я только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны.

…Другой осужденный, бывший майор, издевался над женой. Сначала душил ее голыми руками, потом стукнул по голове гантелью, затем еще диском от штанги, а напоследок затянул на ее шее веревку. Потом затолкнул тело в спальный мешок, отнес в машину и увез в лес, где и закопал труп. Суд приговорил его к 12 годам лишения свободы.

– Почему так много дали? – почти искренне возмущается он. – Я никакой не монстр, я совершенно нормальный человек.

И потом добавляет:

– Я ведь… любил жену!

…Уйдя в самоволку, солдат-срочник прихватил автомат, совершил разбойное нападение, взял заложников. Сразу три группы захвата окружили его. Он стал по ним стрелять, ранил двоих. В воздух поднялся вертолет с группой собровцев, но солдат-беглец – невероятно! – подбил вертолет. А потом, как в кино, последний выстрел в себя. Аккурат в голову. Однако выжил, долго лечился и в колонию попал со второй группой инвалидности. Сегодня его левое полушарие защищает не костная ткань, а пластмассовая полусфера, прикрытая кожей. Один глаз не видит. Половина лица парализована. Речь прерывается.

Спрашиваю его, зачем же он пошел в злополучную самоволку. Отвечает:

– Да нужно было решить свои вопросы.

А потом, немного подумав, сообщает:

– До конца всего не решил. Как выйду из колонии, надо будет снова идти. Доделывать.

…Сотрудник ППС задумал угнать машину, груженную водкой. Вышел на обочину, взмахнул жезлом. Грузовик остановился. Ничего не подозревавшему водителю было приказано пересесть в служебный «уазик», где находились еще трое участников преступной группы. На свое счастье, водитель сумел вырваться, добежал до ближайшего поста ГИБДД, и была поднята тревога. Оборотней в погонах вскоре поймали. В свое оправдание они говорили:

– Ну а как еще жить? В наше-то время. Цены на все растут. А нам семьи кормить надо.

Жизнь за пол-«Мерседеса»

История Павла похожа на киношный детектив. Его арестовали вместе с членами банды, в которой он был «своим среди чужих» – внедренным агентом УБОПа.

– У меня было оружие, за которое мне впоследствии вменили статью: за незаконное хранение. Арестовали меня сотрудники УВД. Я говорил им: «Позвоните в УБОП, я сам сотрудник, работал по заданию». А мне в ответ: «Оружие было?» – «Было» – «Незарегистрированное?» – «Нет, конечно» – «Ну, вот и сиди». Хотя абсурд… кто же в банде пойдет оружие регистрировать!

– И это все ваше преступление?

– Нет, это было только началом моих злоключений. Девять месяцев меня продержали в СИЗО. Экспертиза показала, что мое оружие в преступлениях, совершенных бандой, не участвовало. Я не стрелял из него. Меня выпускают на подписку о невыезде. И тут оказывается, что из УБОПа меня уже давно уволили… На подписку меня отпустили в сентябре, а суд был назначен на ноябрь. Мне нужны были деньги, чтобы кормить жену и малолетнего ребенка… Я знакомлюсь с человеком, который кажется мне во всех отношениях достойным доверия. Вдвоем мы разрабатываем план наших действий, которые в скором времени претворяем в жизнь. Мы попадаем в квартиру одного коммерсанта, жену которого знал мой подельник, берем их деньги и уходим.

– А хозяева где были?

– Муж – в своей фирме, а жена – дома.

– И она спокойно отдала деньги?

– Да нет, конечно, она… сопротивлялась.

– Что было дальше?

– Я взял нож и зарезал ее.

– Вот так запросто убил человека?

– Да почему запросто? Она очень сильно кричала, и меня это просто раздражало. Поэтому я решил покончить с ней побыстрее…

– Как же вас поймали?

– Попались мы по глупости подельника. Он должен был кому-то отдать большой долг. Тот человек работал в милиции, и когда подельник пришел к нему, то вернул долг, дурак, крупными купюрами – теми самыми, что мы украли. А его приятель возьми да пошути, дескать, какие большие деньги, такие же купюры недавно исчезли из такой-то квартиры… Напарник тут же побелел, затрясся весь, словом, сам себя выдал. Его взяли на понт, а он клюнул… А тогда, сразу после кражи, оперативники первым делом задержали мужа, допросили как надо, и он тут же, в кабинете оперов, «чистосердечно» признался в убийстве собственной жены. Правда, он чего-то там пытался говорить о деньгах, что пропали, но о них вспомнили уже потом, позднее, когда через несколько дней появился мой напарник в кабинете у знакомого милиционера с деньгами. Мужа выпускают из СИЗО как несостоявшегося убийцу, а нас – на его место, в камеру. …Потом был суд, и мне по совокупности двух уголовных дел – ведь я совершил кражу и убийство, будучи на подписке, – дают двадцать два года лишения свободы. Три года я уже отсидел. Если повезет, на волю выйду, когда мне будет почти пятьдесят лет.

Павел берет свою кепку, мнет ее, прижимает к груди и неожиданно говорит:

– А вообще-то я ни в чем не раскаиваюсь. Коснись сейчас, я бы, не задумываясь, все повторил. Знаете, сколько мы взяли денег? Там хватило бы на пол-«Мерседеса». И главное, что я все просчитал – мы не должны были попасться… подельник, дурак, сдал.

Сделав паузу, Павел с шумом втянул в себя воздух, обвел помещение злым, помутневшим взглядом и вдруг выдал:

– А посадить в тюрьму можно любого человека. Даже вас! Вот вы сейчас сидите здесь, беседуете, а я потом пойду и скажу, что вы пронесли в зону наркотики. И вам «докажут», что это так.

Последний патруль

На счету осужденного Владимира Мишина больше всего убийств. И срок у него тоже самый большой – 25 лет заключения.

Эта дикая история произошла 12 июня 1997 года в городе Грязи Липецкой области. Двое патрульных милиционеров обратили внимание на компанию молодых людей, пристававших к двум девушкам. Подошли разобраться…
А потом старший патрульной группы Мишин достал пистолет и начал убивать. Убил одного, второго, третьего… Закончились патроны. Сменил в пистолете обойму и убил четвертого. Впоследствии судебно-медицинская экспертиза установит, что милиционер выстрелил каждой жертве в брюшную полость, грудную клетку и в голову.

Спрашиваю убийцу: за что он так с ними?

– Они меня оскорбляли полчаса. Нецензурной бранью. Глаза в глаза. В мой адрес. Я все это сначала терпел.

– Почему вы не сообщили об этом в свой отдел милиции? Вызвали бы кого-нибудь на помощь. Наверняка у вас была рация.

– Даже две рации были: у меня и напарника. Но они, как всегда, не работали. Я был старшим патруля, поэтому дважды отправлял напарника бегать звонить в РОВД из телефонной будки. Полчаса мы ждали, что к нам из РОВД кто-нибудь приедет, не дождались. А когда уже все было кончено, когда я убил их, то через три минуты к нам подъехали сразу три машины, опоздали…

У осужденного Мишина цепкая память. Особенно на свои ощущения:

– Помню, я поразился: оказывается, человека так легко убить! Я раньше об этом никогда не думал. А когда стрелял в них, так быстро все произошло. …И мне после этого сразу очень легко стало. Думаю, ну вот, как здорово все закончилось. Потом на место убийства приехал начальник РОВД, спросил: «Ты пил?». Отвечаю, что нет. Он говорит: «Тогда поехали в больницу, снимать стресс». Я отдал ему пистолет. Помню еще, что начальник РОВД сказал мне: «Все нормально, ты не переживай, если что, я сяду вместе с тобой».

– Сколько всего патронов вы расстреляли из своего пистолета?

– Две обоймы, шестнадцать патронов. В последнего потерпевшего я вообще всадил восемь пуль.

– Зачем так много?

– Потому что он был последним. И я просто разряжал в него обойму. Хотя его по большому счету можно было бы и не убивать. Меня оскорбляли только двое из всей компании. …Они угрожали мне… серьезными неприятностями по службе. …Они вообще в кабинет начальника милиции дверь пинком открывали.

– Откуда вы это знаете?

– Да у нас все это знали, городок-то маленький. Всего пятьдесят тысяч население, как в большом колхозе. Начальник РОВД у них был свой, прокурор – свой, городская администрация – своя. Они делали в городе все, что хотели… Их одно время разрабатывал шестой отдел по борьбе с организованной преступностью. Но потом на них глаза закрыли и перестали разрабатывать. Я не жалею, что убил их. Но у родственников убитых я попросил на суде извинения. Я сказал в своем последнем слове: «Это, наверное, судьба: так получилось, я убил людей. Кровь можно смыть только кровью. Поэтому прошу применить ко мне смертную казнь». Суд совещался неделю. Меня приговорили к двадцати пяти годам заключения.

– Вас признали вменяемым?

– Да, вменяемым…

Зеркало для прокурора

– Я окончил Свердловский юридический институт и сразу получил распределение во 2-е управление Генеральной прокуратуры, осуществляющее надзор за объектами особой государственной важности. Проработал я в этой системе пятнадцать лет, в чине старшего советника юстиции… В 1997 году в отношении меня возбудили уголовное дело по заявлению моих бывших коллег по бизнесу. Кстати, бывших друзей. Обвинили в вымогательстве взятки. …Помимо основной работы я занимался посреднической деятельностью: договаривался на предприятиях оборонного комплекса о получении строительных подрядов для двух своих друзей-предпринимателей. За те подряды, которые я для них выбивал, впоследствии из суммы полученной прибыли я получал десять процентов. И так было до тех пор, пока деньги не стали слишком большими. Но как только деньги перешли из категории рублей в доллары, интересы наши резко разошлись… И появилось заявление в ФСБ по «факту» вымогательства с моей стороны этих денег. Долго длилось следствие. В суде мои бывшие друзья изменили показания и рассказали, что было в действительности. Они решили, что уже хватит меня кормить, что они уже сами достаточно самостоятельные. Но отделаться от меня просто так они почему-то побоялись…

– Что же за друзья-то такие?

– Ну, когда речь идет о больших деньгах… Через неделю после моего ареста смотрю телевизор в камере, выступает Ельцин. В то время на заседании Думы как раз рассматривался вопрос об усилении борьбы с коррупцией. И вот Ельцин произносит фразу, что, мол, на Урале спецслужбы выявили наконец коррупционера… И называет мою фамилию. Товарищи по несчастью, с которыми я сидел в камере, все так переглянулись: ну, говорят, тебе приговор уже вынесли.

…На процесс приехал представитель Генпрокуратуры, сидит в качестве государственного обвинителя, я в клетке. Смотрю я на него и обреченно думаю: «Ну почему же ты, представитель власти, не хочешь разобраться в моем деле? Что тебе мешает? Ты же не следователь, а представитель прокуратуры. Ты видишь, что дело откровенно сфальсифицировано. Что здесь стоят эфэсбэшники, они от свидетелей ни на шаг не отходят. Они все трясутся, перепуганы эти свидетели. Они не могут ничего сказать. Но ты-то, представитель Генеральной прокуратуры, все это видишь. Почему же ты не хочешь отреагировать?» Так я мысленно обращался к государственному обвинителю, не просто должностному лицу, а к человеку, который просто обязан следить за законностью, правильностью ведения следствия. И в этот самый момент, глядя на него, словно бы посмотрелся в зеркало и увидел, что он, государственный обвинитель, – это фактически я вчера. Я сам был таким же! Это мои слова, мои общие фразы, мои «объективные» выводы. Представляете?! Я точно так же вел себя на тех процессах, когда сам кого-то обвинял, закрывал глаза на очевидные нарушения в ходе судебных разбирательств, изучал уголовные дела по верхам…

– Что же вам мешало углубляться в подробности уголовных дел? Нехватка времени? Отсутствие каких-то данных?

– И не было времени, и… знаете, текучка. Критериев оценки работы следователей всего два: это количество дел, которые они получили в производство, и количество дел, которые они выдали в суд. Если, допустим, он десять дел получил, он должен десять дел отправить в суд… Почему? Я прокурор, я возбудил уголовное дело, даю тебе, следователю, и вдруг ты, такой умный, говоришь, что в материалах дела нет ничего. Да за это я тебя, собаку… Так рассуждает прокурор. Во всяком случае премию этот следователь уже не получит. И поэтому следователь выскакивает из штанов, но будет доказывать, что дело возбуждено правильно.

…Существует понятие: профессиональная деформация личности. Особенно ей подвержены работники правоохранительных органов. Возможность влиять на судьбы других людей и абсолютная бесконтрольность формируют в человеке уверенность в собственной непогрешимости и безнаказанность. Больше всех этому подвержены судьи. Лет через десять судебной практики они становятся небожителями. А следователь через десять лет – это человек с глубоко деформированной психикой. И для него уже нет человека как такового с его проблемами. Это машина, которой дали задание: вот этого оправдать, а этого посадить. Я сам внутри системы проработал двадцать лет, я прошел все ступени, и для меня это не является каким-то откровением. Кого сейчас берут в следователи? Людей не хватает, и сюда принимают зуботехников, спортсменов, библиотекарей… Ну а если взять прокуратуру, которая стоит на уровень выше, вернее, должна стоять, здесь тоже свои проблемы, а именно здесь работают и гомосексуалисты, и наркоманы, и сутенеры… Я уже не говорю о взяточниках – это слишком распространенное явление. Прокуратура – это самая настоящая сточная яма…

– В которой вы работали.

– Да, представьте себе, работал.

– Но в то время вы наверняка рассуждали иначе?

– Да, я знал, видел, замечал, что происходит вокруг, но… не придавал особого значения. Я уже говорил вам, что меня-то лично все эти мерзости не касались.

– То есть вы жили по принципу: моя хата с краю?

– В общем, да.

– А почему же сейчас решили выносить сор из избы?

– Ну… я уже в той избе не живу.

Диалоги с обитателями Иркутской колонии в полном объеме вошли в книгу Александра Наумова «Спецзона для бывших», которая готовится к выходу в издательстве «Время»

Говорят обитатели спецзоны

«Когда в колонию попадают молодые милиционеры, они адаптируются уже через два часа после заезда сюда. Для них вообще ничего не меняется. Бандитская среда для них родная. Повадки, манера общения, темы разговоров – все то же, что у шпаны из подворотни».

«Только в одном нашем отряде пятнадцать человек не имеют среднего образования. Они учатся в колонии в средней школе, начиная с восьмого класса. Но это же были представители власти! Как их брали в милицию? И это взрослые люди, которые состояли в должностях».

«Шконки стоят так, что между ними ты не встанешь в полный рост. Приходится все время сгибаться. А фуфайки в зоне – они так убого пошиты… когда ее наденешь, она горбит тебя. У нас же система карательная. На зоне все ходят сгорбленные!!! Сразу видно, что это зэк, именно зэк, а не обычный человек».

«Говорят, об экономике страны можно судить по количеству отбывающих наказание. Чем меньше заключенных, тем выше уровень экономики. С этой точки зрения в России… нет никакой экономики! В Швейцарии, я читал, если тюрьма пустая, на ее здании вывешивают флаг. У нас флаги никогда не появятся… Пишешь в Верховный суд надзорную жалобу по поводу приговора – получаешь ответ: сидишь – сиди… «Приговор обжалованию не подлежит!» С такой припиской в тридцать седьмом расстреливали…»