Режиссер Кирилл Серебренников считает новую лексику РПЦ инквизиторской.

В нашей еженедельной рубрике «Слово и антислово» в рамках проекта «Русский язык» мы расспрашиваем известных людей о том, какие слова им нравятся, а какие вызывают отвращение. Сегодня наш собеседник — режиссер Кирилл Серебренников.

— Какие слова или выражения вы бы назвали сейчас ключевыми?

— Правда, честность, нравственность, порядочность, культура, знания.

— А вам они не кажутся слишком пафосными?

— Не надо бояться пафоса, надо бояться того, что слова перестанут нести тот смысл, который они несут. Если это произойдет, случится гуманитарная катастрофа. Эти слова надо повторять, их значение непреходяще. Тем, кто видит в этом какой-то неуместный пафос, я бы посоветовал присмотреться к тому, как они живут.

— Кстати, по поводу нравственности и морали. Недавно вашего «Золотого петушка» обвинили в богохульстве. Вы что об этом слове думаете?

— Это такой узкоспециальный термин, знаете, как в словарях пишут «спец.», «науч.». А коннотацию я не очень понимаю. Мне кажется, что такими словами РПЦ хочет как-то маркировать чужих, тех, кто не разделяет их взгляды. Отсюда, кстати, и эти странные слова «кощунник/кощунница». С одной стороны, устаревшие, не имеющие ничего общего с реальностью. А с другой, это какой-то новояз, такая инквизиторская лексика. Да, эти слова в их современном звучании я бы снабдил именно такой пометой — «инквизит.».

— Но ведь кощунники и кощунницы существуют?

— В том значении, которое сейчас вкладывается в эти слова, не существуют. Понимаете, кощунников и кощунниц нет. А честность есть. Но сейчас, видимо, хотят, чтобы было наоборот.

— На каком языке с нами сейчас говорят церковь и государство?

— Государство говорит скучным, безликим, казенным, канцелярским языком. Абсолютно неживым, выхолощенным. Ну а церковь… Она говорит на церковно-славянском.

— Вы считаете, богослужения надо вести на русском?

— Я бы не хотел вдаваться в детали и об этом рассуждать. Я не хочу лезть в дела церкви и не хочу, чтобы она лезла в мои.

— Есть ли для вас слова, которые не должны звучать со сцены? Ни при каких обстоятельствах.

— Нет, таких слов нет. Я вообще не считаю, что язык должен быть табуированным. Это все равно, что запретить мизинец на левой руке, просто сказать, что его нет. Нельзя в теле языка искать зоны запрета. И если говорить о ненормативной лексике, с моей точки зрения, это одна из самых ярких, самых талантливых частей языка.

Что касается других запретов, то, пожалуй, единственное, чего со сцены нельзя делать, — это говорить безграмотно. Театр, как это было раньше, должен быть носителем правил и норм. Да, он должен, безусловно, следовать новым веяниям в языке, исследовать, например, язык улицы (это важно), но и транслировать норму в том числе.

— А сейчас есть такая «образцовая» сфера в нашей жизни, транслирующая нормы?

— К сожалению, сейчас такой сферы нет. Ужас в этом. Раньше это было телевидение, но сейчас оно совсем другую роль играет.

— Что для вас является индикатором грамотности или неграмотности в речи и на письме?

— Главная катастрофа, как мне кажется, в том, что сейчас в письменной речи попраны все правила грамматики и пунктуации. Нормы языка не устного, а письменного теряются, уходят. Мы забыли, как ставить запятые! Вы можете себе представить музыканта, который забыл ноты? Если это случится, у нас будут одни акыны передавать все друг другу живьем, как в примитивных культурах, где нет способов фиксации музыки или речи.

Мы все реже говорим и пишем сложносочиненными или сложноподчиненными предложениями. Одни назывные, особенно в журналистских текстах, которые превратились в какие-то слоганы. Зритель привык воспринимать короткие фразы. И прелесть русской литературы от Гоголя до Набокова и дальше в самОм веществе, очень плотном, очень насыщенном, исчезает.

На ошибки типа «надеть/одеть» я обращаю внимание, безусловно, это маркеры, с помощью которых я просто делаю выводы, я определяю человека, к какому кругу он относится. Но это ничего страшного, лишь бы не убивал.

— Существуют ли для вас «антислова»? Что бы вы назвали «антисловом» современности?

— В языке нет антислов, это саморегулирующийся организм, он берет только то, что ему надо. И это органично присуще тому времени, в котором мы живем. Все по законам развития цивилизации. Конечно, язык редуцируется, скукоживается, становится примитивнее. Но, с другой стороны, он никогда не блистал в каких-то аспектах. Мы привыкли считать его великим, могучим и богатым, но это не всегда так. Он, безусловно, богат, но в том же японском языке есть сотни, если не больше, слов, которые обозначают цвета. В русском языке этот спектр достаточно узок.

— Есть ли у вас любимое слово? Речевая привычка?

— Нет, у меня все слова любимые, я не понимаю, как может быть любимое слово в языке, где сотни тысяч слов.