Заслуженный учитель РФ Тамара Эйдельман прочла 12 мая перед собравшимися на Чистых прудах у памятника Абаю Кунанбаеву лекцию «История гражданского неповиновения от Сократа до Мартина Лютера Кинга». Slon публикует эту лекцию с небольшими сокращениями.

Сократ: бывают ситуации, когда совесть важнее сохранения собственной жизни

Сократ, с которого, собственно, я собиралась начать, может быть, удивился бы, узнав, что его записали в историю гражданского неповиновения. Сократ всегда подчеркивал, что он очень хороший гражданин, что он законопослушный гражданин. Он всегда выполнял свои обязанности: служил в армии, делал все, что предписывал закон, – вплоть до того, что когда он сидел в тюрьме и его ученики предложили ему бежать, он отказался, объясняя это именно тем, что не хочет нарушать законы. Он сказал: «Я всю жизнь жил в Афинах, и эти законы меня защищали – они определяли, как мне жить, трудиться, растить детей. И я не выступал против них (законов). Я не уехал из этого города, хотя имел такую возможность. И теперь, когда один из этих законов применили против меня, я не стану бежать, потому что тогда рухнет все здание законов, – я этого не хочу». И Сократ принял яд и умер.

Но эту идея Сократа можно истолковать и по-другому. Если я не выступаю против этих законов, то значит я их принимаю, даже если я просто тихо и мирно сижу. И потом не надо обижаться, если их применяют против меня. Это тоже очень сильно связано с гражданским неповиновением, которое основано на чувстве личной ответственности, о которой после Сократа говорили и Толстой, и Ганди, и много кто еще. Даже если ты ничего плохого не делаешь, но не выступаешь против, значит ты ответственен за то, что творится в твоей стране, хочешь ты этого или нет.

Что касается самого Сократа – несмотря на то, что он был такой законопослушный, эта история с судом нам показывает, что он не побоялся выступить против законов, существовавших тогда в государстве. Его обвиняли, что своим учением он развращает молодежь, подрывает веру в богов, уважение к старшим. Такое обвинение в Афинах было опасно: богохульство каралось смертью. Вообще суд был довольно демократический: по жребию выбирали 500 судящих человек (это были обычные люди, никаких чиновников), тот, кто обвинял, сам формулировал обвинения, а защищающийся сам и защищался. И все очень боялись Сократа, который умел хорошо говорить: что он сейчас запудрит мозги, что-нибудь наговорит-наговорит, и его оправдают. А Сократ начал в какой-то мере провоцировать судей. Он сказал: «Даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали: “На этот раз, Сократ, мы отпустим тебя. Однако больше не занимайся этим исследованием и оставь философию, а если еще раз будешь уличен, то должен будешь умереть”. Так вот, говорю я, если бы вы отпустили меня на этом условии, то я сказал бы: “Желать вам всякого добра – желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее Бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишься и не помышляешь?” Вот почему я могу сказать, афиняне, отпустите меня или нет – поступать иначе, чем я поступаю, я не буду, даже если бы мне предстояло умирать много раз».

Подобными выступлениями Сократ, конечно, разозлил судей, и они объявили его виновным, после чего, как полагалось в Афинах, он должен был сам назначить себе наказание. То есть это такая проверка, насколько человек раскаялся, грубо говоря, насколько он признает свою вину. И друзья сказали Сократу: ты назначь себе большой штраф и успокой их таким образом, они поймут, что ты признал вину, а мы соберем деньги и заплатим этот штраф. На это Сократ сказал: «Что я могу назначить себе, когда я столько лет учил вас правде, пытался как-то растормошить вас, чтобы вы обращали внимание на справедливость? Я думаю, что приговариваю себя к обеду в Пританее» (крупное место, где заседали афинские чиновники – пританы, и обед с ними обычно даровали победителям олимпийских игр; то есть это был самый большой почет, какой только возможен). Сократ себя к этому почету приговорил, прекрасно понимая, к чему он идет, – его приговорили к смертной казни, не поверив его раскаянию. Сократ сказал: «От смерти уйти нетрудно у мужей, уйти от нравственной порчи гораздо труднее, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише. А мои обвинители, люди сильные и проворные, тем, что идет проворнее – нравственной порчей. И я, осужденный вами, ухожу на смерть. А они, осужденные истиною, уходят на злую неправду. И я остаюсь при своем наказании, а они при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться».

И Сократ пошел на смерть, провел месяц в ожидании казни в темнице, беседуя со своими учениками, простился с семьей и детьми, выпил цикуты и дальше, когда ученики плакали, уговаривал их не плакать, объясняя, что они будут хоронить только его тело. И в последний момент даже вспомнил о том, что раз он умирает от яда, то надо принести жертву богу врачевания Асклепию, и сказал: «Мы должны Асклепию петуха – дайте же, не забудьте». Это были его последние слова.

Жители Афин вскоре раскаялись, изгнали его обвинителей, воздвигли Сократу статую, но вернуть его, конечно, к жизни было уже нельзя.

Его идеи оказали огромное влияние на многие последующие поколения. Сама идея того, что бывают ситуации, когда совесть важнее сохранения собственной жизни, впервые была сформулирована Сократом. И другая вещь, которая для него была, может быть, не самой важной, но для темы нашего разговора важна: Сократ, объясняя, почему он невиновен, говорил в частности, что он всегда был частным лицом, никогда не занимал государственных должностей. Потому что он понимает, что если государство устроено неправильно, то человек на этих государственных должностях скорее погибнет, чем попытается быть правильным. Один раз он был каким-то там чиновником, как раз в этот момент в Афинах установилась тирания, и вызвали четырех человек, в том числе Сократа, велели им отправиться на остров Соломина и привезти оттуда человека, которого должны были казнить. Все, кроме Сократа, отправились туда и выполнили это приказание, а Сократ повернулся и пошел домой, сказав, что он этого делать не будет. На его счастье, тиранию вскоре свергли, иначе бы Сократа казнили, и не было бы ничего из того, что мы знаем сейчас.

К чему я это говорю: гражданское неповиновение строится, в основном, на том, что частные люди – не государственные чиновники, не политики, а частные люди – противостоят государству.

После Сократа такие люди были, но их было немного. Был Диоген, который выработал другую формулу и другой способ. Это был такой «античный хиппи», живший в бочке, обнимавший мраморные статуи зимой, лежавший на раскаленном песке летом, бегавший ночью с фонарем, крича «Люди, люди, помогите найти человека!» А когда люди прибегали, он говорил: «Я звал людей, а не дерьмо», «Я собака-Диоген» – и тому подобное. Он был похож на хулигана, который мается дурью и не знает, что ему делать.

Но на самом деле за этим стояла четкая продуманная политика, все его поведение было абсолютно осмысленным. Диоген говорил: «Лучше быть варваром, чем эллином, лучше быть рабом, чем свободным, лучше быть больным, чем здоровым, лучше быть животным, чем человеком». То есть он вывернул наизнанку все, во что верили древние греки. Естественно, для них идеал – это богатый, здоровый, красивый грек, и вдруг оказывается, что все это очень плохо. То есть идея не в простом выпендреже и наплевательстве на доблести и ценности. Такие люди тоже, конечно, встречаются в истории, и это, в общем, тоже форма гражданского сопротивления, неповиновения, как, например, у каких-нибудь хиппи. Хотя чтобы все это проводить, нужно достаточно мужества и упрямства.