Развернутый комментарий доктора исторических наук, члена ИГ «Свободный университет» Константина Ерусалимского о реформе высшей школы и позиции преподавательского сообщества.

В российской университетской науке кризис. Риторика «кризиса», как обычно, скрывает очень разные замыслы, воплощает амбиции, выводит на поверхность конфликтные отношения, служит источником инсинуаций и просто театральной сценой для «диалогов» и «чатов». Бурю в Интернете вызвали результаты мониторинга деятельности государственных вузов и их филиалов, полученные на основе исследования Минобрнауки и Рособрнадзора и выложенные на сайте Минобрнауки 1 ноября 2012 года: из 502 вузов с 930 филиалами 136 вузов и 450 филиалов получили «черную метку» (в одном только ЦФО выявлено 40 неэффективных вузов и больше 80 филиалов), среди них моя alma mater РГГУ. В комментариях министра Дмитрия Ливанова и экс-главы Рособрнадзора Любови Глебовой звучало, что результаты мониторинга напрямую не ведут к принятию административных решений – каким-то вузам даже помогут выкарабкаться, а какие-то рано или поздно закроют. Министерство знает «что коемуждо». Исследование проводилось накануне открытия вузов после летних отпусков и в первые дни сентября, келейно. Совет ректоров принимал в нем участие, и несет ответственность и за концепцию мониторинга, и за его реализацию.

Громом среди ясного неба результаты не были. Погода портится уже давно. Накануне отчета Минобрнауки все обсуждали другие проблемы, но близкие: религиозную реформу в школе, план по изъятию детей из 180 тыс. неблагополучных семей, назревающие перемены в законодательстве о государственной измене. А 29 октября Владимир Путин устроил разнос министерству за невыплату ученым гранта президента РФ, назвав для кого-то, наверное, ошеломительно оптимистичные цифры: оказывается, за десять лет номинальные расходы на науку увеличились в России в десять раз, за пять лет средняя заработная плата в государственном секторе исследований и разработок выросла почти втрое. Это внушало руководству страны уверенность, что «по абсолютным объемам государственного финансирования исследований и разработок Россия вошла в число ведущих стран мира». Порядок в науке был декретирован, оставалось посмотреть, что у нас там с высшим образованием. Впрочем, порядок недавно обернулся выступлениями ученых, получивших грант президента РФ, из которого следует, что деньги так и не выплачены, а исследования осуществить без средств невозможно и отчитываться по гранту ученым нечем. Как сказала по этому поводу моя ироничная коллега, цитируя Булгакова: «Ай-яй-яй, да неужели ж они думали, что это настоящие бумажки?»

Появившиеся затем результаты мониторинга не оставляли никаких сомнений – это дело рук чиновников различных уровней, и только их. Ни один наш коллега не взял на себя ответственность за разработку самих критериев, за сбор и анализ фактов. Мы как сообщество преподавателей к этому имеем только то отношение, что поставляем чиновникам показатели, возделывая свой огород. И могли бы дальше помалкивать. Нет же, уже 2 ноября Openspace.ru распространил фотографию с акции, проведенной Левым фронтом 1 июля против ФЗ-83, после которой еще тогда, в июле, оператор Дмитрий Зыков был задержан полицией. Напомню, что активисты принесли и положили гроб с надписью «Образование» к дверям Минобрнауки РФ. В тот же день, 2 ноября, на Change.org начался сбор подписей – и их собрано более 3 тыс. – под электронной петицией с требованием открыть для общественности процедуры оценки эффективности государственных вузов. Многие высказались в социальных сетях. Требование в итоге было выполнено. Интернет-сообщество продолжает обсуждать перспективы закрытия десятков вузов. Часть вузов вычеркнули из «черных» списков. Бурная дискуссия вокруг сокращения набора на филфак СПбГУ, кажется, увенчалась даже небольшой победой общественности (27 ноября ректор Николай Кропачев объявил, что не поддерживает план сокращения набора).

Возмущение только усилилось, когда 17 ноября министр Дмитрий Ливанов в интервью программе «Вести в субботу» на телеканале «Россия 1» дал свою оценку сложившемуся положению в российской высшей школе. На сайте «Гражданская инициатива за бесплатное образование» публикуются мнения противников реформы и сейчас активно обсуждается выступление Ученого совета филфака МГУ «о разгроме образования в России». Блоги моих друзей облетели ссылки на статью Сергея Неклюдова «Гильотина как эффективное средство от мигрени», где сильно прозвучало: «Поэтому я хорошо представляю (в своей области, разумеется), какие исследовательские направления актуальны в настоящий момент, а также чему и как нужно учить молодежь. Я не хочу, чтобы люди, имеющие сомнительную компетентность в данной области, указывали мне, каким образом я должен все это делать».

Ливанов или Федюкин

Это – возмущение происходящим, которого все ждали от опытных коллег и которое наперебой высказывали коллеги помладше, которым еще в середине прошлого века Роберт Мертон, критикуя эффекты несправедливого распределения научного авторитета, посулил возможность развиваться в своем творчестве, а не сразу идти по леденящей кровь схеме на пьедестал науки или в ее мусорную корзину. И это обращение вызывает во мне первый, еще безотчетный протест против любых отстраненных способов проверки эффективности. Я неэффективен? Но у меня есть потенциал. Вы проверяете мои достижения или мои амбиции? Вы, проверяющие, несете ответственность за реализацию моих планов? Вы вообще в состоянии оценить мою работу? Техническая сторона дела решаема: можно разработать имманентные критерии, в выработке которых будут принимать участие представители научно-образовательного сообщества. Но с их помощью по определению нельзя устанавливать предзаданную в теории «эффективность», а можно будет в лучшем случае наблюдать за изменением и корреляцией графиков каждого из параметров и выявлять, с согласия того же сообщества, как меняется «курс» науки и высшего образования. Впрочем, это только в том «лучшем случае», против которого я рассмотрю ниже существенные аргументы. Вместо этого министерство установило пороговые значения, до которых четверть вузов нашей страны не дотянула. Мне кажется, нам надо успокоиться, наша «эффективность» – дело наших коллег и нас самих, дело студентов и учеников. Принятое без нас решение вступило в силу без нас, следовательно, оно легитимно в той мере, в которой оно исключает нас как активных участников высшего образования.

Если так, то к чему нам ломать копья вокруг критериев министерства? Давайте прямо скажем: какие бы критерии они ни придумали, они все будут бить в молоко. Они нам не указ. Проблема в том, что мы уже ждем большего, чем те параметры нашей деятельности, которые по понятным причинам заинтересовали чиновников. Мы хотим университетской автономии, сменяемости университетских властей, превращения выборов из чиновничьей формальности в подлинный институт, мы формируем международную научную сеть и являемся на сегодня одним из мостов, соединяющих Россию с мировой наукой, а не кучкой закрытых корпораций с подневольными работниками. Возможно, для кого-то «наверху» это понятно и так. 10 сентября заместитель Ливанова Игорь Федюкин на радио Финам.FM 99.6 в программе «Университет XXI века: конкурентно ли российское высшее образование?» заметил: министерство намерено снимать бюрократические препятствия на пути российских ученых, министерство не намерено упразднять университеты, министерство намерено сохранить высокий процент населения с высшим образованием. Так в чем проблема? Выполняйте обещания! Если оценка «эффективности» нужна для решения этих задач, то задумываюсь: может быть, эта «эффективность» касается руководства и менеджмента? Так – сказали бы прямо и критерии бы назначили по всем правилам. В общем, уже зная, что подумал вслух министр Ливанов в своем телеинтервью, можно догадаться, что квадратные метры на единицу студента – это про руководство вузов, круглые рубли на единицу ППС – это про него же. И то, что сказал Ливанов – это послание нашей администрации, например, ректорату РГГУ. Вспоминаются слова одного проректора на коммуникационной площадке (встрече преподавателей и руководства). На просьбу преподавателей не закрывать аудитории проректор весело сказал, что это приведет к катастрофе: «Нельзя! Преподаватели пьют!» Это было понятно: мысли вслух и, в общем, не для наших ушей. Но приятно, все же проговорка, и запомнилась многим. Ливанов тоже – не хотел никого обижать. Он полупросебя проговорился: они что у вас там – непригодны, бегают по подработкам, взятки берут? Зачем животину мучаете? Возможно, за этим звучал чистой воды аболиционизм, и мишень – только ректорат и прочее руководство. Но теперь все в задумчивости и серьезно обсуждают аболиционизм как идеологию вузовской дискриминации.

Почему дискриминации?

Проводниками реформ в высшей школе вновь становится высшее руководство, университетский менеджмент. В США сейчас ведется горячая дискуссия о liberal arts и их месте в образовании. Миссия этих наук примерна такая же, как у гуманитарных в Европе и в России. Возможно, в США ситуация немного проще, поскольку «гуманитарный профиль» европейской высшей школы заметно разбавлен по сравнению с европейской университетской традицией социальными и точными науками, IT и теориями технологий. Но сомнение остается. В блогах недавно развернулась дискуссия, нужно ли поступать на курсы искусствоведения. Не раз обсуждалось, нужно ли становиться специалистом по «русскому искусству». Забавный ролик на Youtube высвечивает сцену из какого-то фильма, в котором девушка рассказывает своему бойфренду, что она станет филологом-русистом, а на вопрос, чем она будет заниматься после выпуска, отвечает: пойду в продавщицы… Мы понимаем нежную заботу нашего руководства различных уровней о том, чтобы в нашей жизни и в жизни наших детей подобные комичные диалоги и дискуссии не повторялись. Представьте себе, что в России расплодятся специалисты по американскому искусству, а девушки начнут своим молодым людям робко признаваться, что они пишут диссертацию о Дос-Пассосе. За это мы, налогоплательщики, готовы платить наши деньги? Я думаю, что разработка бренда касается менеджмента, и руководство вузов должно задаваться такими вопросами. Но вообще-то вопрос о статусе наук решается не на министерских советах и даже не на советах ректоров. Ни о каком одобрении решений этих почтенных собраний насчет того, чем я и мои коллеги должны заниматься за деньги налогоплательщиков, не может идти речи.

Если бы наши менеджеры выступили с пояснениями, какие дисциплины они считают перспективными, мы бы обсудили и, возможно, кто-то подумал бы, как откорректировать свой научный график, чтобы в нем нашлось место для планов вузовского избранника. Но мы слышали другое. Когда в прошлом году Ученый совет РГГУ собрался, чтобы успокаивать мятежников, возмущенных сокращением зарплат (таких было около 100 преподавателей), звучали слова о том, что университет всеми силами отбивается от повестки министерства и делает все, чтобы сохранить образовательную базу. Если из учебных планов исчезнет, например, латынь, вряд ли в Министерстве кто-то об этом сильно пожалеет… Если позволите, уважаемые налогоплательщики, мы будем за ваши деньги учить латынь и учить латыни, а наши студенты будут писать диссертации о Дос-Пассосе – результаты вас порадуют ничуть не меньше, чем то, что «мы делаем ракеты и перекрыли Енисей». Если министерство сомневается в эффективности занятий латынью и диссертации о Дос-Пассосе, это свидетельствует не о том, что в мире сместились критерии научности, не о том, что гуманитарные науки, Humanities, Geisteswissenschaften или liberal arts в «кризисе». Это свидетельствует только о хронической бюрократизации российской высшей школы. И латынь с Дос-Пассосом здесь ни с какого боку не виноваты.

Не могу согласиться с Юлией Латыниной

Хотелось бы посвятить нижеследующее неминуемым и уже происходящим исподтишка увольнениям в вузах. В конце концов, можно смириться с тем, что какие-то научные направления будут свернуты, а какие-то вузы с кем-то еще сольют. Понятно также, что за всеми этими надуманными подсчетами «эффективности» кроется распределение бюджетных мест в вузах в обстановке демографической ямы, и формула нужна, чтобы украсить заведомо неоправданные решения. Вопрос поважнее – насколько разрешимы проблемы нашей занятости. И на эту тему может быть как минимум два мнения. Одно из них выразила Юлия Латынина, ниспровергнув преподавателей высшей школы на круг госзависимости между «люмпенами с корочкой» и люмпенами-«пенсионерами» и в одной компании с люмпенами-«врачами». Люмпены – это, по Марксу, нетрудоспособное население, деклассированный пролетариат, и согласно точке зрения Латыниной, переводящей язык Маркса на реалии современного российского общественного устройства, преподаватели в своей массе – это не приносящие стране пользы дармоеды, еще 2% населения Российской Федерации, нуждающихся в Путине, избравших его и в любой момент готовых на его место привести другого Путина, который бы продолжал кормить «господствующий класс» паразитарного сословия госзависимых. Идея Латыниной заостряет идеи Владимира Пастухова, который под этим сословием понимает мафиозные и теневые общественные структуры, вскормленные мафиозной властью и криминальной стихией и подпитываемые «социальными фрилансерами» (в старину говорили «гулящими людьми», «вольницей» или «людьми люзными»).

За этой концепцией тезис, который удачно выражен словами Пастухова: ««Население» [России] – это совокупность впавших в «состояние комы» производящих сословий, лишенных реальной правовой и политической защиты, социальная роль которых сведена к обслуживанию паразитической элиты». Думаю, Пастухов видит в этом состоянии единственную освободительную перспективу – революцию против мафиозного ярма российской власти. Латынина подписывается под тезисом об обслуживании мафии населением, а в самом населении обнаруживает метастазы люмпенизации. Картина, нарисованная в «Госзависимых», не оставляет радужных надежд: люмпены – это далеко не только прямые пособники мафии, но и пенсионеры, врачи, педагоги, присосавшиеся к государству и довольные своей несладкой долей, кто-то даже гордится своей бедностью, своим альтруизмом, а в конечном счете – своей зависимостью от государства.

Трудно судить, действительно ли пенсионеры, врачи и преподаватели косвенно служат опорой режиму. Я думаю, что Латынина права: служат, служим, но не потому, что подсели на наркотик бюджета, в нормальном государстве налоги должны идти на социальные нужды и налоговая система должна поддерживать именно социальную базу государства, а налогоплательщики должны понимать, на что идут их деньги, а не прятать их, не вывозить из страны и не расплачиваться ими с теневыми структурами, крышуемыми государством. То, что у нас налоговая система связана с обществом иначе, на мой взгляд, вносит противоречие в логику Латыниной. Люди, работающие в социальной сфере и получающие нищенские зарплаты, это не на все согласные «госзависимые» люмпены, это обманутые люди, годами ждущие компенсации за свой труд или надеющиеся на то, что пусть поздно, но когда-то все же наступит время и они за все свои тяготы будут вознаграждены. Второй контраргумент я вижу в том, что Россия – страна бедная. Мой польский старший коллега, профессор Краковского университета, как-то сказал: «Вы живете в богатой стране, найдите свои деньги». А кто их видел? Да, мы и год назад и три догадывались, что руководство вузов получает астрономические зарплаты. Расследования начались, как обычно, когда всплыли уголовные факты, но почему они не получили огласки до того, как осенью прошлого года начался очередной рейдерский наезд на вузы и по счастливой случайности поборы на избирательную кампанию избранных кандидатов не потребовали разоблачения несметных богатств ректоров и вузовских администраций, которые «скосили под дурика», хотели притвориться бедненькими, как все. Наконец, с чем уж никак нельзя согласиться, так это с тем, что учителя и преподаватели в своей массе придерживаются люмпенской психологии. Все наоборот, это питательная среда российской оппозиции, и усилия государства направлены сейчас на то, чтобы заключить с преподавателями новый контракт, связать их непереносимой нагрузкой, лишить их университетских свобод, под прикрытием технократических вымыслов и бюрократических проверок поставить под министерский контроль свободу преподавания.

Ощущение, что российской либеральной мысли не хватает какого-то усилия для «хождения в народ», место которого – безвременно почившего – сегодня заняли миллионы людей, не вдруг и не сразу ставшие, но не сразу почувствовашие себя маргиналами социальной жизни. Эта «маргинальность» звучит в риторике Пастухова как призыв к борьбе, однако эта борьба уже идет, и по тому, как государственная мафия разрушает единство в этой «маргинальной» группе, можно понять, что люмпенов обуют и оденут раньше, чем они вспомнят о том, кто они.

«Эффективность» как бюрократическая утопия

Бюрократическая утопия подконтрольного высшего образования прикрыта технократическим понятием «эффективность». Что оно значит? Во-первых, будь оно мерой той свободы, за которую расплачивается высшая школа в России, мы бы, наверное, вспомнили гигантские успехи США после 1958 года в разработке сетевой коммуникации и подняли хакерский флаг над государственными университетами. Впрочем, в государственном гуманитарном образовании это означало бы создание дискуссионных центров, которые позволяли бы преподавать и растить не только технократов, но и либеральных и радикальных публицистов, критиков идеологий, протестных лидеров. В университеты потянутся общественные деятели, средства и проекты от тех «экстремистских организаций», которые уже, кажется, запретили, вытравили и заочно обвинили в «государственной измене». Частные средства на высшее образование возможны только в том случае, если частные лица и организации будут заинтересованы в развитии своей деятельности в сотрудничестве с университетом. На них заказ от государства не поступал.

Хорошо, а каких еще позиций мы ждем от теоретических наук, если мы не допускаем, что в них не будут открыто развиваться общественнозначимые дискуссии, если не начнется противостояние общественных и политических программ, если за университетами не потянутся другие открытые публичные сферы нашего общества? И надо признаться, власть боится именно таких последствий. Разве не об этом говорит Ливанов, называя цену повышения зарплат в вузах – ограничение возможностей преподавания за границей? Мы думаем, что это очевидный менеджерский шаг – мы тебе деньги, ты нам верность? На мой взгляд, дело в другом. Ограничены должны быть, как мы помним по словам о «педагогах невысокого уровня», и должности совместителей. В крупные и избранные университеты приедут на работу зарубежные дорогостоящие преподаватели. Кое-кого из российских университетов отправят на обучение за рубеж под контролем партии и правительства – чтобы вернулись и отработали. Раздаются голоса о том, чтобы ввести срочную принудительную работу по специальности после окончания вуза. Это мешанина реформ, собранных с миру по нитке, чтобы установить контроль власти над высшим образованием, усилить дисциплину, повысить пресловутую «эффективность», которую и так уже повышают аккредитациями, безумным по формам реализации переходом на Болонский процесс.

Теперь перед нами еще одна утопия, не менее технократичная и не менее пустая, учитывая, что на прошлые аккредитации вузов нынешним создателям мониторинга наплевать, а Болонский процесс так и не привел к неизбежному в его рамках упразднению ВАК, к нострификации степеней и пересмотру самих форматов и процедур, связанных с аттестационными работами. Не доработав старую игрушку, технократы слепили себе новую – эффективность, как бы подтверждая старую мудрость о том, что в России каждое новое ведомство не отменяет старые, а пристраивается к ним. И не только пристраивается, но и пристраивает.

Пролегомены к критике министерских паралогизмов

Главный аргумент против бюрократической утопии я уже высказал – никто лучше самого профессионального сообщества не в состоянии оценить, насколько успешно оно работает и насколько успешны его творческие кадры. Ниже я разовью этот тезис, обосновывая его различиями между науками, между социальными функциями вузов, между поколениями и между творческими горизонтами.

Первый контраргумент заключается в том, что в знании нет единого критерия, из которого можно было бы вывести универсальное понимание эффективности и соответствующую ему шкалу. Точные науки измеряют свои успехи и прорывы обнаружением экономных решений сложных абстрактных задач, и вряд ли кто-то сегодня спросит с математика из перспективы естественных и технических наук, сколько полезных агрегатов, приспособлений и аппаратов изобретает его наука. Математика нужно оставить в мире цифр, не спрашивая с него по меркам других наук. Технические и естественные науки направлены на изучение эмпирической природы, значительная часть проблем в этих науках существенно отстранена от проблематики точных наук, хотя между собой те и другие многое сближает. От представителей естественных и технических наук общество ждет разработки новых инструментов освоения природы, ориентации человека в мире и т.д. Если эти поиски основаны на убогой математической базе, это не обрекает их на «неэффективность», просто потому что математический критерий может быть использован при их оценке только как вспомогательный и никак не определяющий. Труднее всего гуманитарным наукам. Им досталось в последнее время во всем мире – везде они за последние 50-60 лет испытали внутреннее переосмысление, частичное переустройство и сильное давление как со стороны недоверчивого и все более обособляющегося от гуманитарного мира сообщества «настоящих наук» (естественных, технических, точных), так и со стороны социальных наук, берущих реванш после неокантианского разгула Geisteswissenschaften (наук о духе), под которыми часто и понимались гуманитарные. Ощущение, не покидающее многих «потребителей» гуманитарных наук, что у этих наук нет надежной почвы, неслучайно. Сами эти науки то и делают, что пересматривают свои основания, а заодно провоцируют на это и другие, более укорененные науки. С точки зрения современных наук, не находящих в себе «гуманитарных» или «социальных» основ (допустим, такие есть), гуманитарные и социальные науки – возможно, лишь приправа к точному и полезному знанию, однако подобные мнения ничем не грозят этим «неправильным» наукам, поскольку критерий их легитимности в современной культуре никак не может быть построен на доктрине точного или полезного знания. В конце концов, есть обширные научные поля гуманитариев и социальных исследователей, которые в самой постановке проблем далеки от математической точности и прикладного естествоиспытания. Диагностирование того, что в политическом дискурсе все громче зучит тяга к «эффективности», выраженная на далеком от нас языке, это для нас интересный факт социальной психологии, для гуманитарных наук он может послужить предметом рефлексии. Но самим гуманитарным наукам в их отношении к своим основаниям он совершенно безразличен.

Второй аргумент – это неизбежные расхождения в функциях вузов. Задавая критерий эффективности, реформаторы создают и те перспективы, из которых вузам надолго не вырваться. Подозрения касаются в первую очередь тех вузов, от которых «отдача» неочевидна. Действительно, кем станет выпускник РГГУ? Неужели он посодействует развитию нанотехнологий или высокоточного оружия? Вероятно, он не только не будет содействовать, но будет мешать. Станет публицистом, сотрудником издательства, предпринимателем на рынке услуг и будет осуществлять и стимулировать идеи, концепции и подходы, в которых само намерение развивать нанотехнологии и высокоточное оружие подвергается разоблачению и критике. Против такой роли университета не только бюрократические элиты, но и обыватели, которые могут и сами придерживаться критического взгляда на российские технологии, политику и идеологию, но считают, что они и сами способны все понять и выработать правильный взгляд на вещи, не облекая его в заумный теоретичный язык и не вдаваясь в академические дискуссии. Так вот, критерии эффективности в демократическом государстве должны учитывать не только остродискуссионные сферы, связанные с неясными перспективами научного поиска и теоретическими рисками, но и подвижность самих критериев эффективности в сфере специализации вуза. РГГУ выпускает специалистов, которые готовы активно участвовать в социальной жизни, становиться социальными работниками и предпринимателями, учеными и преподавателями. Они будут формировать общество, а не только выполнять его заказы. А тем более они будут учиться думать над тем, нужно ли им выполнять заказы Минобрнауки и любых других министерств и высшей власти в России вообще. И если да, то в какой форме. Самое печальное – что навязывая университету критерии эффективности, министерство дает неслышный карт-бланш избранному им самим же нашему руководству на реорганизацию учебного процесса, на подстраивание под эти критерии нашей повседневной внутренней жизни. Понятно, что в этой системе нарушается здоровое отношение между подразделениями университета. У нас это проявилось во взаимных инсинуациях факультетов и институтов и выявлении «дотационных подразделений». Это положение дел, грубо нарушающее академическую жизнь и элементарную этику, может привести к тому, что преподаватель может в один прекрасный день узнать, что является иждивенцем более успешного факультета, которому в министерстве выделено больше мест, которому удалось лучше встроиться в конъюнктуру, где защищается больше диссертаций. Простите, коллеги, это не страшная сказка, мы так уже живем. И наше министерство этот язык активно поддерживает, а наш ректорат сам объявляет о том, что «у нас семь дотационных факультетов». Мы работаем вот так, и мы еще кому-то должны…

Третий контраргумент, наверное, самый деликатный. Я понимаю, что являюсь начинающим исследователем, хотя мог бы уже сказать, что свой путь я прошел «до середины». И в этом положении куда ни посмотри, все равно будешь неадекватен. Поколение молодых ученых – совсем другое, поколение учителей – без него наша жизнь немыслима. Оценки «эффективности» должны обострить, и уже обострили, конфликт поколений в науке. Научная динамика такова, что чтобы научить чему-то студентов, надо постоянно учиться и переучиваться вместе с ними. А старшие коллеги обладают таким опытом как раз в учебе и самообучении, они гораздо лучше нас и совсем начинающих осознают механику выработки научных стимулов, стратегию и направление творческих усилий. Университет в его западной модели всегда был местом встречи старшего и молодого поколения и взаимоуважения – но и конкуренции – между поколениями ученых. Сегодня, создавая критерии оценки университетов, российская бюрократия ставит руководство вузов перед невозможным выбором: стимулировать молодых, неопытных и низкооплачиваемых специалистов, готовых к «неэффективным» экспериментам, или подводящих итоги своему творчеству маститых ученых, многие из которых окружены учениками, уважением, ореолом научных школ и традиций и могут убить наверняка своего сотого медведя. Это выбор, как говорят в Польше, «от беды», а можно сказать – разговор в пользу бедных. Оценить успех актуальной работы старого профессора и начинающего исследователя по одной линейке из перспективы университетской жизни значило бы только одно: не понимать ни самой этой жизни, ни ее сложностей, ни ее опасностей, ни ее перспектив. Проблема в том, что не улучшить жизнь начинающих исследователей невозможно: они уйдут. Как из РГГУ вот уже который год уходят замечательные, и часто именно начинающие, преподаватели (впрочем, схема ускоренной ротации вполне устраивает университетскую бюрократию, а министерскими веревками энергичного человека, недовольного своей работой, все равно не привяжешь). Не улучшить жизнь старшего поколения тоже невозможно – вместе с ними исчезнут школы, ничем не восполнится потеря «громких имен» и т. д. Университет, как многопоколенческая структура, не может подчиняться реформам, несущим угрозу всем, но особенно самому младшему и самому старшему поколению. Как и в дореволюционной России, судьба университетов сейчас поручена технократам, получившим европейскую и американскую закалку, новым Бецким и Уваровым. Не хотелось бы сравнивать достижения, ими министерские чиновники еще успеют погордиться, но хорошо бы нам, научному и педагогическому сообществу, эти люди внятно объясняли, какой опыт они переносят на нашу «почву», откуда и зачем. Чем, например, лучше и понятнее слово «эффективность» по сравнению с недавним министерским хитом «компетенция», в котором видели чудодейственный эликсир нашего всеобщего оздоровления?

Наконец, не секрет, что в науке человек незаменим. Наука и образование – не машина, в которой прилажены друг к другу шестеренки, которые можно отремонтировать или заменить копией. Научные горизонты у каждого из нас свои, они меняются не по указке. Если бы у министерства была программа, которая была бы нацелена на усовершенствование наших поисков, например – их лучшего технического обеспечения, внедрения новых средств коммуникации, доступов к базам данных и т. д., мы бы приветствовали подобные инициативы и им в меру своих сил и свободного времени содействовали. Пока же мы видим, как год от года нагромождаются бессмысленные требования, после которых шаром покати – ни отдыха, ни компенсации усилий, ни новых технологий, ни даже ощутимых плодов всех этих аккредитаций и УМК. И нарастает ропот. Коллеги из Академии ФСБ рассказывают, что за составление «болонских» УМК кто-то наверху и пониже распилил немалые деньги. Это так? Или у нас свет клином сошелся на ГЛОНАСС? Недавно Министерство лихорадочно обсуждало, как распределять гранты «по приоритетным направлениям», и было понятно, что деньги есть, а понимания того, что с ними сделать – минимум. Министерство не привыкло проводить экспертизы, оно привыкло повелевать. Поэтому организация любого конкурса – обременительная обуза, которую проще разрубить, как гордиев узел, старыми и проверенными методами. Университетское начальство призывает сотрудников заполнять научной работой свое свободное время – а это остаток времени между ставочными часами и нагрузкой по ТК РФ. Как именно эти господа считают нашу эффективность? И где вообще сказано, что работа на вуз в свободное от нагрузки время – это прямая обязанность сотрудника вуза? Они заполняют своими указами творческие горизонты работников высшего образования, превращая их в подданных своей чиновной империи. На месте свободного поиска и выбора проблем науки и педагогики вырастает монструозная конструкция контроля, навязанная извне и безропотно проводимая в жизнь университетскими «эффективными менеджерами». Как тут не вспомнить, что в недавнем учебнике по истории СССР «эффективным менеджером» был назван Сталин. Не сказать ли и тут ему спасибо за наше…

Почему нам нужен преподавательский профсоюз?

Вряд ли можно за один день, месяц или год – например, до мая 2013 года – поменять систему знания, обслуживаемые вузами социальные структуры, поколенческую модель в науке и высшем образовании и научную ментальность. Это можно сделать волевым решением, но мы уже много раз видели за последние 12 лет, как волевые решения принимаются в условиях чрезвычайной ситуации и отбрасывают страну в состояние более управляемой, контролируемой, полицейской демократии, к которой высшее образование еще не вполне подстроилось. Мы с вами, уважаемые коллеги, вправе влиять на решение тех вопросов, которые сегодня силится форсировать руководство страны, создавая атмосферу тревоги, усугубляя суматоху, в которой преподаватели и ученые существуют со времен пресловутой реформы РАН, закончившейся при предшественнике Ливанова и при нем самом бесцеремонными сокращениями, уничтожением научных школ, изгнанием из Академии известных ученых и уходом вместе с ними многих перспективных научных сотрудников. 26 ноября 2012 года несколько активистов Ассоциации вузовских преподавателей «Свободный университет» выступили с Открытым письмом несуществующему сообществу преподавателей российской высшей школы. Я разделяю не все положения этого письма, но присоединяюсь и подписываюсь под его требованиями демократизации российской высшей школы, ослабления бюрократических пут и установления университетской автономии, выборности университетских властей, установления прозрачной и справедливой системы оплаты труда, защиты трудового права преподавателей, отказа от чиновной практики слияния вузов, от планов сокращения преподавателей. Сбор подписей под этим письмом продолжается на портале Полит.ру, сообщество, которое только недавно было «несуществующим», уже формируется, но необходима дискуссия о том, как реализовать те требования, которые выражают нашу общественную и профессиональную позицию.

Уважаемые коллеги, присоединяйтесь!

Константин Ерусалимский – доктор исторических наук, доцент кафедры истории и теории культуры РГГУ