Годовщина Николая Данилевского и старый спор – принадлежит ли Россия Европе?

Сто девяностая годовщина со дня рождения выдающегося русского мыслителя Николая Яковлевича Данилевского в очередной раз всколыхнула старый спор: принадлежит ли Россия Европе или нам суждено идти собственным путём?

Все российские «западники» говорят о том, что мы европейцы, как о вопросе бесспорном и не вызывающем никаких сомнений, – по меньшей мере, со времён Петра Великого. Однако сами европейцы вовсе не спешат признавать нас частью своей многонациональной семьи. Для меня эта проблема со всей очевидностью обнажилась во время августовских событий 2008 года, которые разразились как раз в тот момент, когда я с группой туристов находился в Польше.

Слова о том, что польская пресса односторонне рассматривала российско-грузинский конфликт, будут звучать слишком мягко. Польские СМИ стенали так, словно русские вторглись в саму Польшу. На первых полосах, целиком посвящённых кавказской драме, аршинными буквами взывали к праведному гневу заголовки типа «Россия забивает Грузию!», дополненные перекошенными от горя лицами плачущих мужчин и женщин. Наибольшую популярность получила фотография жертвы бомбардировок в Гори, напоминающая знакомую с детства картину Пластова «Фашист пролетел». Сомнений в том, кто «первый начал» и вообще «кто виноват», не высказывалось ни малейших. Общую тональность прессы можно было свести к следующей формуле: «Завзятый рецидивист снова взялся за своё… Доколе цивилизованное человечество будет терпеть его выходки?!»

Можно было бы списать эту истерию на старые польские обиды, если бы похожие настроения не царили по всей Европе – разве только выраженные в чуть менее острых тонах и с чуть большим налётом объективизма. Подтвердился нетленный тезис Данилевского: то, что европейцы с лёгкостью прощают «своим», они никогда не прощают «чужим».

Больше того: своим прощают даже заведомо неправое дело и чужим не прощают даже заведомо правое. Так было в девятнадцатом веке, когда простили Пруссии и Австрии немотивированную агрессию против беззащитной Дании и не простили России защиту угнетённых балканских славян от Турции. Так происходит и сегодня, когда западные люди прощают США агрессию против Сербии и агрессию против Ирака, но не прощают России защиту осетин в Цхинвале.

Может быть, кто-то скажет, что Россия слишком сильно «согрешила» против «европейских ценностей», приняв коммунистическую доктрину, и теперь нам потребуется время, чтобы «смыть грех» и доказать лояльность Европе своим «примерным поведением». Доказать, что русские стали хорошими, снова стали «своими»… Но почему-то немцам не пришлось ничего доказывать после Второй мировой войны. Для них были распахнуты двери и в ЕОУС, и в Северо-Атлантический блок, для них разрабатывался «план Маршалла», и не чинилось никаких препятствий к перевооружению бундесвера. Немцы были приняты в «Европейский дом» мгновенно, будто не было ни Освенцима, ни Ковентри, ни операции «Гельб».

Здесь бессмысленно что-то доказывать. Свои остаются своими, даже если они серьёзно «проштрафились». Чужие будут чужими, в какие бы поддавки а-ля Ельцин и Козырев они ни играли.

Идеологи отечественного «западничества», которые обласканы в Европе и вроде проходят там за «своих», явно путают персональное восприятие отдельных личностей и коллективное восприятие русских как национальной общности. Поодиночке многих из нас примут в Европу с радостью, но целиком, как сохранивший свою самобытность народ, – никогда. И если мы не всегда замечаем свою «инаковость» и питаем порой совершенно искренние братские чувства к европейцам, то это отнюдь не значит, что европейцы платят нам той же монетой и не чувствуют незримой черты, отделяющей восточную часть континента от западной… Той самой черты, по одну сторону которой лежит собственно «Европа», а по другую – «Россия», два разных мира, две разные цивилизации.

Порой под напором неотразимых аргументов «западник» вынужден бывает признать, что политические интересы России и западноевропейских стран не совпадают. Но это, мол, дело правителей и дипломатов, а какое отношение имеют подобные различия к рядовым гражданам? «Ведь культурно-то, культурно – мы абсолютные европейцы!» А раз культурная основа общая, то нивелировка политической надстройки – дело времени. Примерно так рассуждают и Алексей Арбатов в своём геополитическом манифесте «Уравнение безопасности», и Борис Межуев на круглом столе телеканала «Культура», посвящённом 190-й годовщине Н.Я. Данилевского.

Культурная близость русских с европейцами действительно налицо. Особенно если мы говорим о художественной культуре, которая в нашем сознании нередко заменяет понятие «культура» вообще, хотя фактически является всего лишь наиболее яркой её гранью. В самом деле, наши литература, драма, балет, живопись построены примерно по тем же принципам, что и европейские. Мы с удовольствием читаем европейские книги, а в Европе ценят русских авторов. В какой-то степени можно даже говорить о вторичности русской художественной культуры, о её европейском ученичестве, о байроновских мотивах в творчестве Пушкина и Лермонтова, об итальянской школе в русской живописи и архитектуре и т.д. И хотя ученики нередко превосходили своих учителей, родственная культурная связь, художественное преемство здесь прослеживается бесспорно.

Однако близость вкусов и интенсивный творческий обмен между русскими и европейцами отнюдь не доказывают нашей культурной идентичности. В конце концов, мэтр японского кинематографа Акиро Куросава тоже вдохновлялся сюжетами Шекспира, а классик индийского трагического рассказа Мульк Радж Ананд даже образование получал в Лондоне. Между Японией и Европой, между Индией и Европой существует интенсивный творческий обмен и взаимное признание художественных произведений, – но это не повод говорить о тождестве японской или индийской культуры с европейской.

Думаю, апологеты «западничества» будут обескуражены и даже отчасти возмущены таким вполне логичным выводом, что «русские – это европейцы, в той же степени, как индусы или японцы, или даже в чуть большей». Да, в конце концов, все мы люди, обитатели планеты Земля, потомки Адама и Евы, создания Божьи, и у нас не может не быть общих культурных ценностей и общих художественных вкусов. Но, выделяя европейцев из всего человечества, мы автоматически вводим критерии, которые не позволяют русским быть безоговорочно выделенными в той же группе, ибо различия чересчур очевидны.

Даже прямое переложение европейских фабул в русский художественный контекст буквально вопиёт о коренном культурном несовпадении. Не надо далеко ходить за примерами, довольно взглянуть на римейки детских сказок: «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди и «Приключения Буратино» Алексея Толстого, «Удивительный волшебник страны Оз» Фрэнка Баума и «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова. Очевидно, что они различаются более радикально, чем известный образец художественного подражания в японско-западных культурных связях: «Семь самураев» и «Великолепная семёрка»! Если «плагиат» русских писателей воспринимается нашими детьми и родителями на ура, то оригиналы зачастую отторгаются, а некоторые их фрагменты кажутся не вполне уместными для детского возраста. Нет ничего удивительного в том, что на российском книжном рынке «Изумрудный город», при всём нашем пиетете перед западной продукцией, безраздельно доминирует над «Страной Оз», а на книжных рынках Западной Европы, где сказка Волкова издаётся в английском и немецком переводе, наблюдается обратная ситуация.

Различия двух миров легко обнаружить не только в детской литературе, но и во вполне взрослой классике. Русская муза не породила ни одного знаменитого героя, подобного сверхпопулярному графу Монте-Кристо. По существу, роман Дюма – это ода всемогуществу денег, с помощью которых оклеветанный герой мстит за отнятую молодость. Метафизическая пропасть между графом Монте-Кристо и князем Мышкиным – яркая иллюстрация культурных различий между Западом и Россией. И даже если признать, что фабула «Идиота» коренным образом отличается от сюжета «Монте-Кристо» (какое уж тут сходство!), то ведь и оказавшийся в весьма схожих с Эдмоном Дантесом обстоятельствах русский мститель Владимир Дубровский ведёт себя совершенно иначе, и роман Пушкина утверждает совсем иные, отличные от Дюма, ценности. «Дубровский» – скорее ода всемогуществу нравственного долга, который, как и в «Евгении Онегине», проявляется вопреки материальным и чувственным мотивам.

Если люди, утверждающие, что русская культура является по сути европейской культурой, обнаружат в отечественной литературе роман, где воспевается месть обидчикам с помощью сказочного богатства – роман, который стал бы бестселлером, а его главный герой – национальным образцом для подражания, – я, пожалуй, признаю их правоту. Но у нас-то национальными героями стали Рахметов, спавший на гвоздях; Дубровский, опустивший пистолет перед лицом обвенчанного с любимой девушкой соперника; Тёркин, скромно признающий свою окопную вшивость… Не возникает в русском культурном пространстве обаятельных героев-миллиардеров, даже таких далёких от морального образца, как драйзеровский Каупервуд. Если ключевой фигурой для западного литературы становится Сверхчеловек, возвеличивший сам себя, то для русской – простой человек, возвеличивающийся благодаря своей верности Сверхидее.

В ХХ веке культурные различия двух миров нашли отчётливое политические выражение. Эпоха тоталитаризма породила антагонистические, полярные общественные конструкции в России и в Западной Европе. Противостояние фашизма и коммунизма – это новая, тоталитарная схизма европейского континента, почти точно повторяющая контуры Великого раскола 1054 года. Нетрудно убедиться, что в борьбе этих идей почти все народы православной традиции склонялись к коммунизму, а народы западнохристианского мира – к фашизму.

Так, русские, восточные украинцы, белорусы, грузины в массе поддерживали разного рода социалистические учения (от большевизма Ленина до анархизма Махно и меньшевизма Церетели), а галичане и народы Балтии вдохновлялись преимущественно идеями нацизма. В Югославии социализм установился без серьёзной помощи извне, а Польше был навязан исключительно силой советских штыков. Греческий социализм не состоялся благодаря аналогичному вмешательству британских штыков. Народы этнокультурного пограничья, связанные одновременно и с Востоком, и с Западом – венгры, румыны, – проявляли наибольшие колебания, их судьба буквально качалась на весах.

Возможно, православного патриота покоробит такая аналогия. Многие из нас категорически отрицают органическую связь социализма с Православным миром, как европейские либералы категорически отрицают органическую связь фашизма с Западной цивилизацией. И тем, и другим события первой половины ХХ века кажутся неким непредвиденным отклонением от нормы, мутацией национального духа. Тем не менее, подобные отклонения были вполне закономерными. Русский социализм с материалистической грубостью пытался воплощать вековые православно-христианские идеалы: общинности, нестяжательства, соборного единства, послушания, братства народов вокруг некой высшей ценности. И немецкий нацизм, как бы ни отмежёвывались от него западные демократии, весьма педантично следовал старой европейской традиции. Политика Гитлера в отношении славян и евреев отличалась от политики англичан, французов, португальцев и других западных колонизаторов только технологически и организационно. Никаких качественных идейных изменений в принципы европейской колонизации германские фашисты не внесли.

То, что большинство современных европейцев и слышать не хочет о Гитлере (как большинство современных русских – о Ленине), не отменяет пройденного нами исторического этапа, подчеркнувшего мировоззренческую несхожесть двух миров. Вступление наших цивилизаций – России и Европы – в новый исторической возраст выявляет новые закономерные различия.

Эти различия не стоит абсолютизировать, полагая две части континента извечными непримиримыми антагонистами. Но их также невозможно не учитывать: при планировании внутренних реформ, при строительстве внешних союзов, при формировании собственных представлений о мире. И потому учение Н.Я. Данилевского о культурно-исторической обособленности России и Европы (взятое не в качестве догмы, а в качестве исходной посылки для размышлений) по сей день остаётся актуальным.