О «новом переселении народов» и цивилизационной идентичности

Специфика современной экономической модели мира предопределила генезис феномена «нового переселения народов». Запад сам пробудил и вызвал на себя силы мировой миграции. Сработал маятниковый механизм хода исторического процесса. Иммиграция на Запад явилась следствием осуществляемого несколько столетий западного колонизационного наступления на Восток. Характерно, что основное направление иммиграционных потоков направлено из бывших колоний и полуколоний в их прежние метрополии.

Российская иммиграция не является в этом отношении каким-то исключением. Прямым следствием колонизации стало появление значительного слоя людей, находящегося в промежуточном состоянии между колониальным и общинно-племенным миром. Сохраняя черты традиционной ментальности, они уже ориентировались на западные материальные стандарты качества жизни. Эти люди и составили основу иммиграционного потока на Запад.

Массовая иммиграция предопределена колоссальными диспропорциями в уровне материального обеспечения различных стран современного мира, наличием богатых и бедных популяций — при декларируемом формальном равноправии. Пять из шести человек современного мира проживает в малопригодных для жизни условиях. 820 миллионов человек на планете страдают от голода. При этом разрыв в материальном обеспечении полюсов богатства и бедности (20% самых богатых и 20% самых бедных стран) только возрастает. Если еще в 1960-е годы он измерялся тридцатикратным отставанием последних, то в 1990-е — уже шестидесятикратным. Личностный выход для многих из представителей третьего мира представляется в этой ситуации более чем очевидным — переселение в страны материального благоденствия.

В свете выявления мировых миграционных трендов, концепт С. Хантингтона о «цивилизационных войнах» нуждается в некоторой корректировке. Цивилизации утратили в последнее время аспект географической локализации. Представители различных цивилизационных систем проживают ныне на одной территории, будучи в правовом отношении в равной степени защищены государством. Конструируется особая среда конфликта цивилизации, где демография выступает едва ли не основным полем соперничества.

Ввиду все более интенсивной миграционной динамики происходит ползучая исламизация Европы.

Репродуктивный потенциал иммигрантов-мусульман не идет ни в какое сравнение с уровнем рождаемости европейских резидентов. Ислам, констатируют некоторые современные авторы, взял исторический реванш у христианского мира за поражение у Пуатье. Все вышесказанное относится в равной мере и к России, для которой миграционная волна магрибского ислама замещена ее среднеазиатско-кавказским аналогом.

Вызов для национальной идентичности, содержащийся в неуправляемой или слабоуправляемой миграции, наглядно иллюстрируется на опыте Франции. После завершения Первой мировой войны французское государство в целях восполнения рабочей силы само инициировало процесс привлечения мигрантов, осуществляя активную вербовку трудовых кадров. В 1919 году при населении в 39 миллионов человек в стране проживали 1,16 миллиона иммигрантов (3,6 %). Уже тогда, при сравнительно низкой репродуктивности резидентов, прирост населения происходил во Франции главным образом за счет иммиграции. В 1931 году из 40 миллионов человек, проживавших в стране, количество иммигрантов уже составляло 2,7 миллиона (7 %). Однако в этот период среди них доминировали европейцы — итальянцы, поляки, испанцы и др., этнокультурные стандарты поведения которых не вступали в существенные противоречия с базовыми принципами французской национальной идентичности. Выходцы из Северной Африки составляли тогда в общей миграционной массе лишь 28 %.

Трансформация этнической составляющей французской иммиграции происходит уже после Второй мировой войны и хронологически совпадает с процессом распада колониальной системы. В 1960-е годы Францию уже иронически именуют Магрибскими Соединенными Штатами. В настоящее время в стране проживают 5 миллионов иностранцев и 18 миллионов граждан не французского происхождения, составляющих суммарно 38,3% населения. Этнические французы являются во Франции наименее репродуктивно активной частью популяции. Ощущение утраты национальной идентичности, психологического дискомфорта от разрушения этнокультурной среды существования обусловливает процесс демографической инволюции. По некоторым прогнозам, уже в 2015 году во Франции из 100 новорожденных 56 будут детьми иностранцев.

Соединенные Штаты Америки, долгое время развивались и позиционировались как общность мигрантов, пока в миграционном потоке преобладала близкая в этнокультурном отношении европейская составляющая. Знаменитый американский «плавильный этнический котел» мог успешно функционировать до тех пор, пока происходило преимущественное использование «однородного материала». Как и во Франции, смена миграционного состава обострила в США проблему национальной идентичности. Каждый четвертый житель США идентифицирует себя в качестве «цветного». Несмотря на жесткое иммиграционное законодательство многие из неоамериканцев не знают английского языка (лингвистическая адаптированность иммигрантов в России в этом отношении несравненно выше).

Синдромом мигрантофобии оказался охвачен весь западный мир. Стремительное распространение он получил и среди российского населения. Согласно данным социологических опросов, приток мигрантов однозначно определяется россиянами в качестве главного фактора конфликтогенности в обществе. Фобии же, как известно, не только создают напряженность во взаимоотношениях с адресатами фобийных установок, но и разрушительным депрессивным образом действуют на психику их носителей.

А вот ответ со стороны «аллохтонов» в России. Известно, что правительство Москвы реализует проект «200 православных храмов». Казалось бы, сам по себе этот факт не содержит ничего конфликтного. Но известно, что в мэрию поступали многочисленные обращения с призывом открыть в Москве новые мечети, в чем запрашивающей стороне было отказано. Но и это еще не повод для конфликта — российская столица исторический центр православия, а не ислама. Однако есть деталь: храмы строят на тех самых местах, которые мусульмане запрашивали под мечети. Такие демонстрационные акции только катализируют конфликт.

Реакцией на события в Западном Бирюлево явилось провозглашение властями намерения ужесточить борьбу с нелегальной миграцией.

А что принципиально изменится, если все 6 миллионов нелегальных иммигрантов станут легальными? Конфликты возникают не потому, что приезжие нелегалы, а потому что существует конфликт идентичностей. И он не зависит от легальности мигрантов и даже от гражданства.

У нас сегодня утрачено мышление в масштабах больших исторических процессов. Предлагается осмысливать действительность в микрособытийном повседневном ракурсе. Если мыслить на уровне повседневных вызовов, то главный вызов видится в превышающем пороги безопасности наплыве мигрантов. Россия по числу иммигрантов вышла на второе место в мире. И это притом что по критерию качества жизни автохтонного населения она далеко отстает от стран золотомиллиардного Запада.

На территории России созданы многочисленные торговые фактории. Они создают единую сеть. Торговцы криминальны, агрессивны, враждебны местной культуре. Такая повышенная конфликтность и криминогенность характеризует мигрантские анклавы в любой стране мира. Наиболее простой путь — ликвидировать эти анклавы и установить максимально жесткие препятствия для миграции. Владимир Лукин предлагает ввести визовый режим между Россией и странами СНГ. Это, безусловно, может улучшить криминогенную ситуацию. Но при этом о сценарии восстановления цивилизационной миссии России, реинтеграции на постсоветском пространстве говорить не приходится.

Однако если посмотреть на вызовы миграции в ракурсе больших исторических процессов, то практические выводы выхода из сложившейся ситуации могут быть иными. Объяснительная модель в осмыслении миграционной динамики может быть выражена в ракурсе отношений центр — периферия. Каждая цивилизация имеет центр и зоны периферии. Положение центра поддерживается цивилизационно образующим народом. Этот народ не обязательно группируется по этническому принципу. Существуют и иные, помимо этничности, основания его позиционирования — религиозные, идеологические.

Когда цивилизация на подъеме, цивилизационно образующий народ устремлен на периферию. Казацкая колонизация соотносилась с этой восходящей фазой цивилизационогенеза. Но с началом фазы цивилизационного надлома происходит обратный процесс. Активной стороной миграции становится периферия. Представляющие ее народы устремляются в центр. Это собственно и происходит сегодня.

Следовательно, для того чтобы исправить ситуацию, нужна не столько борьба с нелегальной иммиграцией, сколько восстановление цивилизационных потенциалов России.

Но для того чтобы они были восстановлены необходимо, как минимум, восстановить цивилизационный уровень идентичности. После упразднения маркера «советские» центр российской цивилизации не предложил новой версии цивилизационной идентичности. Отсюда, как следствие: 1) потеря легитимности центра и цивилизационнообразующего народа в восприятии периферии; 2) конфликт не объединенных общей цивилизационной идентификацией этнических идентичностей; 3) потеря для периферии оснований ее российской ориентированности.

Без цивилизационной идентичности представляющие периферию мигранты группируются по анклавному принципу. Реализуется сегрегационная модель адаптации иммигрантов. Конфликт идентичностей автохтоны — аллохтоны в рамках этой модели неизбежен. При наличии же единых цивилизационных идентификаторов иммигрант позиционируется как «свой». Вместо сегрегационной реализуется ассимиляционная модель адаптации. Пресловутые этнические анклавы в рамках этой модели отсутствуют. Соответственно, минимизируется и уровень этнической криминальности.

Советский опыт демонстрирует преимущества ассимиляционного подхода в отношении мигрантов. Но для его применения нужна цивилизационная идентичность. Она же связана в свою очередь с идеологией. Будет идеология — будет и цивилизационная идентичность, а будет цивилизационная идентичность — будет артикулирована и цивилизационная миссия.

Обратимся к историческому опыту России. Дореволюционная Россия поддерживала внешнюю иммиграцию, не отказываясь при этом от ее управленческого форматирования. Под защиту царской короны переселялись, спасаясь от этноцида, целые народы — калмыки, гагаузы и т.д. Елизавета I и Екатерина II пытались посредством христианской иммиграции (немцы, греки, армяне) провести хозяйственное освоение пустынных земель юга России, обезопасив его от геополитических претензий Турции. По данным за 1857–1890-е годы, Российская империя приняла около 300 тысяч внешних иммигрантов. Причем, в основной своей массе это не были переселенцы из однозначно отстающих от нее по уровню материального благосостояния стран. Основу иммиграционного прироста давала Европа. На 60% иммиграция в Россию определялась выходцами из Германии, на 32% — из Австро-Венгрии, и только на 2,8% из Персии. Иммигранты имперского периода, в отличие от современных гастербайтеров, были встроены в определенную идеологическую нишу. К примеру, болгарская и греческая диаспоры в России выполняли функцию трансляторов российского политического влияния на Балканах.

Несмотря на действие пресловутого «железного занавеса», поощрительное отношение к иммиграции существовало и в Советском Союзе. Заинтересованность в ней обусловливалась задачей поддержания имиджа «родины мирового пролетариата». В первое же послеоктябрьское десятилетие в СССР мигрировали 10 тысяч иностранцев. По отношению к ним действовала максимально упрощенная процедура получения советского гражданства. Некоторые получали его даже до приезда в СССР. Резонанс строительства коммунизма обусловил проведение кампании по миграции в Советский Союз американских фермеров. Следует ли говорить, что материальные соображения для данной когорты американцев, воодушевленных практикой советского эксперимента, имели вторичное значение. И в дальнейшем СССР выступал реципиентом политических эмиграций испанцев, армян, греков, курдов и др. Как и в Российской империи, иммиграция в Советском Союзе определялась прежде всего идеологическим функционалом.

Современная Европа, как показали парижские и лондонские события, не имеет решения проблем иммиграции. В то же время ныне балансирующие между модернизмом и традиционализмом сообщества Востока с успехом аккумулируют иммиграционный потенциал в своих государственных интересах. Со сложившимися в отношении иммиграции современными стереотипами находится в диссонансе тот факт, что по долевому представительству иммигрантов к общей численности населения лидирующие позиции занимают отнюдь не западные страны. Первая шестерка мировых лидеров по иммиграционной интегрированности выглядит следующим образом: ОАЭ — 73,8%, Кувейт — 57,94%, Иордания — 39,6%, Сингапур — 33,64%, Оман — 26,9%, Саудовская Аравия — 25,8%. Однако, каких-то серьезных конфликтных проблем во взаимоотношениях с иммигрантами в них, в отличие от стран Запад, не возникает. Этот парадокс объясняется, во-первых, активным государственным регулированием иммиграционных процессов и, во-вторых, превосходством духовно-психологического потенциала самоорганизованных в рамках традиционных общественных структур резидентов.

Таким образом, единственным адекватным ответом для Запада на вызов «нового переселения народов» является возвращение к собственным цивилизационным основаниям. Вместе с тем, национальная ретрадиционализация находится в прямом противоречии с общим вектором глобализационного процесса. Инициировавший развитие глобализма Запад сам оказался его заложником. «Новое переселение народов» есть в этом смысле узловой момент, определяющий характер грядущего мироустройства.