Судьбу академика АН СССР – биолога, агронома, генетика Н.И. Вавилова часто сравнивают с судьбой средневекового монаха Джордано Бруно, взошедшего на костер за подвиг своего взыскующего разума.

Очередной, седьмой, Международный генетический конгресс должен был состояться в Москве. Несмотря на слухи о своеобычной политике советской власти в этой области, доносившиеся из столицы первого в мире пролетарского государства, ученые разных стран не могли не признать успехи советской генетики.

Знай наших! Наши радовались. Но не долго. К тому времени президентом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. Ленина (ВАСХНИЛ) стал Трофим Лысенко, искренне не понимавший, что это за мифическое наследственное вещество – гены – ищут в растениях и животных эти упрямцы ученые. Так и до человека дойдут!

Он люто ненавидел генетиков – «вейсманистов-морганистов», последователей абсолютно чуждой, по его словам, всему советскому передовому буржуазной науки, – стало быть, никакого международного конгресса «мракобесов» в СССР состояться просто не должно! По определению.

Конгресс перенесли в Эдинбург (Шотландия). Его президентом был заранее избран выдающийся советский ученый, бывший президент ВАСХНИЛ, затем ее вице-президент, академик Николай Вавилов. Наивный профессор Крю писал ему: «Я считаю, что успех конгресса обеспечен заранее. Во-первых, Ваша президентская речь будет, конечно, сообщением большого интереса и важности. Во-вторых, работа в области генетики в СССР в течение последних двадцати лет оставила настолько глубокий след в науке, что совершенно естественно высший пост на конгрессе предоставить представителю Вашей страны». (Цитирую по прекрасной, емкой книге В.Г. Шайкина «Николай Вавилов», не раз выходившей в «Молодой гвардии» в серии «ЖЗЛ»).

Но Вавилов не приехал в Шотландию, как и вся советская делегация. Не выпустили. Тот же Крю, который вынужден был исполнить роль президента конгресса, сказал на его открытии осенью 1939 года не без юмора, типичного для британцев, но и с затаенной болью: «Вы пригласили меня играть роль, которую украсил бы Вавилов. Вы надеваете его мантию на мои, не желающие этого плечи. И если я буду выглядеть неуклюже, то вы не должны забывать: эта мантия сшита для более крупного человека».

Теперь эта внушительная вавиловская фигура: умная крупная голова, рука, а остальное, по моде прежних лет, как бы затушевано в камне – хорошо видна от ворот старого Воскресенского кладбища в Саратове. Памятник солидный. Иногда у его подножия появляются цветы. К монументу ведет самая необычная в мире, на мой взгляд, улица, которую я знаю с раннего детства, когда по ней везли на открытом грузовике хоронить еще мою прабабушку, супругу сосланного на Северный Урал «кулака» из села Вязовка, мать 11 детей, двух из которых унес 37-й. Улица имеет зарегистрированное название, но проходит за оградой, рассекая территорию погоста. Во дворах старых одно- и двухэтажных домов живут своей жизнью люди – собирают урожай, набирают из колонки воду, играют с собаками. 70 лет назад, зимней ночью 43-го года, по этой улице проехали сани с покойниками. Одного из них, как рассказывал потом возница, пришлось долго ждать: его почему-то в последний момент решили обрядить как полагается, в чистое белье – знатный человек был, сказывали, потому и решили тюремщики ему честь оказать. Вроде и похоронили его не в братской могиле, как остальных умерших заключенных – тайком, ночью, а в отдельной.

Не такой судьбы желал, конечно, своему сыну удачливый московский коммерсант, гласный Московской городской управы Иван Ильич Вавилов. Вообще-то он хотел, чтобы Николай пошел по его стопам. Но сын оказался упрям.

Даже после окончания Московской практической академии коммерческих наук мечтал только о биологии, даже ботанике… Последовал его примеру и младший – Сергей, только он выбрал физику. Даже две дочки – Александра и Лидия занялись наукой, и младшая из них – Лидия Ивановна, микробиолог, в очень молодом возрасте погибла, как говорится, на боевом медицинском посту во время эпидемии черной оспы, а старшая, врач Александра Ивановна, создала по Москве сеть санитарно-биологических лабораторий.

Не мог предугадать Иван Ильич, уговаривая талантливого и невероятно энергичного старшего сына вступить на путь делового человека, что через несколько лет переломится судьба всей Российской империи. Что в его родной стране слова «делец», «деловой человек», «коммерсант», даже «промышленник» надолго станут ругательными. А главное, что его собственная, Ивана Ильича, судьба – стать отцом сразу двух президентов. Президентов науки. Николаю Ивановичу предстояло возглавить Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ), а Сергей Иванович, выдающийся физик, в 1945 году был избран президентом самой главной советской академии – АН СССР, а кроме этого, стал четырежды лауреатом высшей премии страны в то время – Сталинской. Собственно, они не изменили отцу и стали сверхделовыми людьми – но только на поприще науки. Именно наука, а также искусство в первые, относительно счастливые, не считая, конечно, кровопролитной гражданской войны, годы советской власти, сделались в России основными точками приложения сил талантливых людей – весь мир смотрел на Советскую Россию с восхищением! А потом… Но об этом – дальше.

Пока же ничто не мешало Николаю Вавилову восхищаться чудом жизни как таковым. В этом был его особый талант – восхититься и начать изучать то, что другие, обычные люди воспринимают как привычное и должное.

Что, как не чудо, – сама жизнь на пылинке, именуемой Землей, в немыслимых пространствах безжизненного Космоса? А чудо цветка, цветения, опыления, зарождения семечка – очередного чуда жизни? А разнообразие сельскохозяйственных культур, уже преображенных народной селекцией? А разнообразие диких растений?

Его первая научная экспедиция (в одиночку, не считая хитрого переводчика-армянина, объявившего Вавилова ради удобств предстоящего путешествия шурином русского царя) оказалась связана с Первой мировой войной. В русской армии, воевавшей с турецкими войсками на территории Персии, люди стали болеть странной болезнью, связанной с галлюцинациями, некоторые умерли, и армейские врачи связали заболевание с местной пищей. Прислали специалиста по болезням растений – Николая Вавилова. Он подтвердил: местная пшеница заражена семенами плевела-головолома, вызывающего болезнь из-за грибка, поселяющегося в его зерне, и рекомендовал перейти на питание хлебом из русской пшеницы. Проблема быстро была решена, и ученый, воспользовавшись случаем, отправился в путешествие по Персии. Сколько ни ехал на лошади, сколько ни шел пешком – все время собирал образцы семян местных растений, культурных и диких, по вечерам разбирал их, описывал, систематизировал, укладывал, а когда удавалось, собирал посылки и отправлял в Россию, а потом и в Советскую Россию, каждую минуту он посвящал науке. Спал по четыре-пять часов, приговаривая: «Жизнь коротка, надо спешить». Он, разумеется, не знал тогда, что ему сделают ее еще короче.

Из Персии в то лето, еще до революций 17-го года, он отправился не в Центральную Россию, а на Памир. Нанял лошадей и проводников. Проезжая верхом по узким мостикам, с одного из которых так-таки и свалилась лошадь с грузом образцов в бурную реку, по оврингам – ненадежным искусственным тропкам, прилепившимся к скалам, ночуя на леденящем холоде высокогорья, Николай Иванович непреклонно, неотговоримо стремился вперед – к новым растениям. Он уже осознал, что, как никогда и ни один человек на Земле, близок к открытию, которое заключалось в наличии на планете нескольких «пекл творения», т.е. центров происхождения культурных растений, – особых, избранных судьбой Земли мест, где зачинались предки культурных растений, кормящих ныне всё человечество. И он открывал их, иногда с соратниками: Памир, Средиземноморье, горы Южной Америки, других несколько столь же экзотических мест.

Научные работники ВИРа – Всесоюзного института растениеводства (Ленинград) – во главе с Вавиловым объехали, облетели и обошли весь земной шар, привезли из своих экспедиций более 200 тысяч образцов семян и клубней. Впоследствии, охраняя именно их, драгоценные мешочки со съедобными (!), но неприкосновенными семенами и клубнями, во время Великой Отечественной войны в блокадном Ленинграде, погибли от голода 28 сотрудников этого института.

А в тридцатые уже родилась гражданская авиация. Николай Иванович однажды, начав свой путь пассажиром аэроплана на аэродроме в Майами, с помощью авиакомпании «Аэропост», позволявшей своим пассажирам, оформляя остановки, облететь по одному купленному билету всю Центральную и Южную Америки, побывал за пять месяцев в Аргентине, Бразилии, Перу, Боливии и других местах, где собирал образцы растений, описывая их.

Уму непостижимо, сколько он успеть сделать! Н.И. Вавилов обосновал учение об иммунитете растений, открыл закон гомологических рядов в наследственной изменчивости организмов, стал автором концепции линнеевского вида как системы. При этом Николай Иванович был прекрасным организатором работы других.

Он успешно руководил ВИРом и Институтом генетики АН СССР, остался после президентства в ВАСХНИЛ ее вице-президентом, являлся президентом Всесоюзного географического общества, как сейчас Сергей Шойгу – Российского, сам объезжал опытные станции в СССР и выступал на всесоюзных и международных научных форумах. Между прочим, Вавилов всегда отвечал на все письма: после него остались десятки тысяч писем! Цели у этого неутомимого ученого были не только сугубо научные. Население СССР увеличивалось, всё больше народу переселялось в города, и чтобы накормить людей лучшим хлебом, лучшим картофелем, лучшими овощами и фруктами, дать ему одежду из лучшего льна и хлопка, он и работал, тратя себя без остатка.

…Иногда, по осени, упорно возникает в голове странная мысль: как жаль, что по телевизору показывают сейчас лишь ужасы и политиков, а овощные базы, например, предстают на экране местом хранения не свеклы и капусты, а оружия и большого количества мстительной злобы. Не хватает, знаете ли, привычной романтики позднего лета. Увидеть бы на экране хоть несколько кадров уборки урожая, да-да, тех надоедавших в советское время кадров, пространство которых пересекали выстроенные оператором в косую шеренгу для лучшей картинки комбайны. Генетическая память?

Вавилов жалел растения и нас с вами, которые питаются плодами этих растений, и потому занялся в первые годы научной работы болезнями наших зеленых кормильцев, поиском и выведением сортов, устойчивых к вирусам, грибам и бактериям. Он всю жизнь, не покладая рук и не жалея сил, работал во имя добра и жизни. И силы зла, улучив политический момент, уничтожили самого лучшего. Другого объяснения его судьбы, не нахожу.

Ваилов был грозой не только откровенных лодырей, с этими-то легко распрощаться любому начальнику, – а, как бы это выразиться, – неувлеченных людей.

Первые десять-пятнадцать лет в науке Н.И. Вавилову невероятно везло: он был окружен знающими старой школы, способными, трудолюбивыми сотрудниками, настоящими учеными, которые уже в силу своей работоспособности, увлеченности наукой могли работать самостоятельно и много. Но потом пришли лысенки. Сказать о них – дураки с инициативой – грубо, но, тем не менее, с максимальным приближением к точности.

Сам-то Трофим Денисович дураком, конечно, не был, но инициативы в нем было с избытком, а самое главное – что он был, по всем признакам, уверенным в себе недоучкой. Есть и такая порода людей, которые вроде и учатся чему-то, но не признают беспредельности, многообразия и, главное, развития знания, и сами себе ставят шлагбаум: всё, хватит, выучился, нечего дальше «голову забивать». Как правило, это люди, которые наук коснулись слишком поздно, и им учиться просто трудно – нет базы, заложенной в раннем детстве. Впрочем, судите сами – по вехам образовательной биографии Лысенко. До 13 лет мальчик не умел ни читать, ни писать, а ведь всем известно, когда у ребенка закладываются основы глубокого и, что существенно, гибкого интеллекта. Затем юный Троша окончил два училища садоводства – низшее и среднее. Потом окончил и сельскохозяйственный институт в Киеве… но, увы, заочное его отделение, на котором с успехом могут заниматься только сверхответственные люди. Агрономом-практиком, селекционером-практиком он был хорошим, даже отличным, но какое это имеет отношение к фундаментальной науке?

А в тридцатые годы ХХ века в СССР уверенно, как оса, защищающая свое гнездо, в науку вопьется политика.

Одновременно с Лысенко в науку пришли «научные работники», которые могли только подпевать, становиться соратниками, товарищами по борьбе. В первой трети ХХ века в России нашлись тысячи людей, главным занятием которых была борьба. После окончания гражданской войны, получив после рабфака некоторое образование (нередко «бригадным методом»), они оказались вовсе не «не у дел», а как раз при делах. В условиях мирного времени, без шашки в руках, эти люди сочли своей первейшей обязанностью выводить на чистую воду врагов народа.

Нет доказательств, что именно президент ВАСХНИЛ Т.Д. Лысенко написал некий донос на одного из своих предшественников – Н.И. Вавилова, он и так открыто клеймил его на всевозможных конференциях и съездах.

Писали на Вавилова в «органы» скорее всего, именно те «борцы», которым вовсе было не до науки.

Вавилов в своем институте говорил новоприбывшим: учитесь! Вы, мягко говоря, – невежды, вы не то чтобы на английском языке – на русском о своей работе не можете рассказать (сам он свободно владел тремя иностранными языками, а главное – обладал глубочайшими знаниями не только в ботанике, общей биологии и новой, быстро развивавшейся науке – генетике, но и многими «сопредельными знаниями», являясь достойным соратником, например, географов и геоботаников; его открытий в науке не счесть). Он не понимал, что невежество – это не мягкая рыхлая куча, а железобетонная глыба, и – со всего маху смертельно напоролся на нее.

Почувствовав неладное – еще бы: письма, проверки, отказы, преследования – Вавилов обратился к Сталину. Тот принял его в час ночи, выслушал, не прерывая, и сказал всего два слова: «Вы свободны».

И Николая Ивановича действительно снова, как в прежние времена, отправили в научную командировку в западные районы Украины, лишь недавно присоединенные к СССР, – шел 1940-й год… И именно там арестовали.

Вменив «измену Родине, шпионаж, вредительство» (а зачем же еще столько ездил по миру?), Вавилова приговорили к высшей мере наказания. Его жена Елена Ивановна Барулина-Вавилова обратилась с трогательным письмом к генеральному прокурору СССР – и никакого сочувствия, тем более смягчения участи мужа. Обращался к властям и сам Николай Иванович и тоже безрезультатно. Вавилов долго сидел в Бутырке. Уже началась Великая Отечественная война. Елена Ивановна выехала в эвакуацию на родину в Саратов, где они раньше работали с Николаем Ивановичем, вместе с сыном Юрием (ныне доктор физико-математических наук, известный физик-ядерщик Ю.Н.Вавилов чрезвычайно много делает и уже сделал для доброй памяти своего отца). Положенной Елене Ивановне как инвалиду I группы (из-за тяжелого полиартрита) пенсии ей как жене врага народа не дали, и они с Юрой выжили только благодаря денежной помощи брата мужа – Сергея Ивановича Вавилова, эвакуированного в Йошкар-Олу.

При подходе немцев к Москве Николая Ивановича этапировали в Саратов. Там его, больного, с невероятно опухшими ногами, посадили в камеру смертников вместе с академиком Иваном Капитоновичем Лупполом, известным философом и литературоведом. А Елена Ивановна по-прежнему на сэкономленные от денежных переводов деверя деньги покупала продукты и слала ему посылки в Москву, в Бутырскую тюрьму. Откуда, от кого ей было узнать, что ее муж в это время страдает от дистрофии в саратовской тюрьме НКВД, в четверти часа ходьбы от ее квартиры…

Настал 1943-й год. Николай Иванович, по мере сил работая над книгами, ждал облегчения участи после своего письма Л.П. Берии, которое он написал в апреле 1942 года. Но…

История такова. В середине июня 42-го председателю военной коллегии Верховного суда СССР Ульриху пришло письмо за подписью зам. наркома внутренних дел СССР Меркулова, содержащее ходатайство о замене бывшим академикам И.К.Лупполу и Н.И.Вавилову высшей мере наказания на заключение в исправительно-трудовых лагерях, «ввиду того, что указанные заключенные могут быть использованы на работах, имеющих серьезное оборонное значение». 23 июня 1942 г. Президиум Верховного Совета СССР заменил обоим «бывшим» высшую меру на 20 лет лагерей, – говорилось в нем.

Луппола успели отправить в лагерь, где он все равно долго не прожил. А Вавилов…

В замечательно устроенном Саратовском областном музее краеведения Николаю Ивановичу Вавилову посвящен целый «турникет» в одном зале, и место на стенде в другом, где его фотография случайно смотрит на бюст Сталина. Бюст вождя был найден разбитым в земле во время ремонтных работ под армейским храмом, но один человек восстановил его и передал музею. Нет, все-таки смотрит Вавилов куда-то выше. На фото привлекает внимание взгляд ученого. Энергия, доверие и сила в этом взгляде.

Рядом с турникетом – карта-схема «Центры происхождения культурных растений по Н.И.Вавилову»: столько же он успел! Но когда листаешь тяжелые «страницы» турникета и поневоле от названия первой серьезной научной работы студента Московского сельскохозяйственного института Н.И.Вавилова с таким «говорящим» названием «Голые слизни, повреждающие поля и огороды…» переходишь к последней странице в его жизни, – рапорту тюремщика о смерти з/к Вавилова Николая Ивановича 1887 г.р., а далее видишь справку тюремных медиков о том, что болел Вавилов крупозным воспалением легких, но смерть наступила вследствие упадка сердечной деятельности, становится не по себе.

Закрываешь глаза и видишь этого чудесного, обаятельного, любящего Родину, семью и всю Землю человека, перед гением, энергией и знаниями которого преклонялись ученые всего мира, умирающим на холодном тюремном полу…

Два десятка лет назад мой коллега по «Комсомольской правде» Юрий Данилин вместе с известным кинодокументалистом Дмитрием Луньковым посетили в Саратове некоего тюремщика, бывшего надзирателя саратовской тюрьмы № 1 НКВД. И тот, ничтоже сумняшеся, рассказал им, что, конечно же, знал академика Вавилова, и лично избивал «врага народа» ногами. Говорил не без гордости. Считал, что с честью выполнял свой долг.

В 1967 г. саратовские власти переименовали улицу Михайловскую в улицу Вавилова, на Воскресенском кладбище был установлен памятник, было предположительно определено место захоронения тела Николая Ивановича, которое обнесли оградой. Впоследствии в городе установили еще один памятник погибшему ученому и нарекли именем Н.И.Вавилова Саратовский государственный аграрный университет. Уж не говорю о чтениях, трудах, конференциях и проч. У меня есть основания гордиться моим родным городом.

Будучи этой осенью в Саратове и навещая с цветами родные могилы, я и Вавилову принесла две большие и пестрые, как попугаи Южной Америки, голландские розы. Поставила в воду. И вдруг увидела слева еще один – совсем новый памятник, скорее стелу, а рядом рабочего, наводящего последний лоск на камень, и человека в черной рясе с метлой в руках. На стеле было написано, что она посвящена жертвам массовых политических репрессий, невинно убиенным на земле саратовской. Ее поставила, как выяснилось, саратовская епархия, спасшая, кстати, это старое кладбище, где похоронено и не мало священников, от закрытия и уничтожения.

Я пишу эти строки не только для того, чтобы лишний раз напомнить российскому обществу о жизни, подвиге и смерти Николая Ивановича Вавилова, – но чтобы обратиться к властям моей любимой Москвы, где я давно живу, в частности, к ее мэру С.С. Собянину с открытым письмом.

Уважаемый Сергей Семенович!

Во вверенном Вам городе, столице нашей Родины, городе-герое Москве до сих пор, даже спустя 70 лет после смерти великого, признанного во всем мире ученого и путешественника, нашего с Вами земляка-москвича Николая Ивановича Вавилова, до сих пор нет улицы, носящей его имя, как, кстати, нет и памятника ему. Давайте исправим вопиющую несправедливость и назовем именем Н.И. Вавилова московскую улицу или площадь. Вы можете мне возразить: ведь есть уже улица Вавилова! Есть. Но при ближайшем рассмотрении она оказывается улицей его младшего брата Сергея Ивановича. Тоже очень достойного человека, но с более благополучной судьбой.

Дело, как мне кажется, не терпит отлагательства.

Мое предложение поддерживает и авторитетный Клуб журналистов всех поколений «Комсомольской правды», к которому я имею честь принадлежать.