Вот сюжет на тему – порассуждать о природе сталинизма.

Горьковский педагогический институт. В сентябре 1930-го на институтской кафедре философии начинает работать 24-летний выпускник того же педа Леонид Дубинский. Через пять лет заведующий кафедрой Фуртичев «арестован НКВД и выслан из Горького за связь с Московским центром контрреволюционеров группы Зиновьева и Каменева». Ассистент Дубинский позволяет себе несколько публичных слов в защиту заведующего.Постепенно НКВД начинает разработку «троцкистско-зиновьевского террористического центра» в пединституте. Дубинского арестовывают 4 июля 1936 года. 14 месяцев в тюрьме. Основное обвинение – через него троцкисты собирались убить Кагановича, дальним родственником которого являлся Дубинский. Дубинский то отрицает, то признает, то снова отрицает свою вину. Обвинительное заключение по его делу прокурор СССР Вышинский подписывает 27 августа 1937 года. 2 сентября закрытое судебное заседание, тройка – заседание длится 20 минут. Приговор: расстрел и конфискация имущества. Расстрелян в тот же день.

К чему я это рассказываю? А вот к чему. Точнее, к кому.

Следователь, ведший дело Дубинского – Иван Феофанович Мартынов – арестован через год. Обвинение – аресты невинных людей, «фальсификация оперативных материалов и протоколов допросов». Еще: «давал установки на составление списков «кадровых троцкистов» с целью вызвать недовольство советской властью». Еще: «ввел… систему массовых незаконных арестов, избиений арестованных, фальсификацию следственных документов, в частности, составление протоколов допросов арестованных и свидетелей, а также протоколов очных ставок в отсутствии допрашиваемых лиц, с содержанием показаний по усмотрению следователей».

14 апреля 1939 года Мартынов приговорен к расстрелу и на следующий день расстрелян.Могу предположить, что Иван Феофанович после XX съезда или в перестройку был реабилитирован как жертва незаконных репрессий и его дети (если есть такие) пользуются льготами детей репрессированных. Или все-таки для таких делали исключение?

Но не об этом речь.

Хочется спросить. Что ты почувствовал, простой постсоветский человек, когда прочитал не про судьбу Дубинского, а про судьбу Ивана Феофановича? Не почувствовал ли ты некоторого злорадства – мол, поделом тебе, Иван Феофанович? Собаке собачья смерть и все такое.

Не слишком ли упростила картинку Ахматова, разделив страну на тех, кто сажал, и тех, кого сажали?