Выборы приближаются, и путинская партия «Единая Россия» усилила свои претензии на то, что она якобы представляет настоящую Россию и большинство россиян. Но все никогда не бывает так просто. Пел Карп (Poel Karp) анализирует картину в широком историческом смысле, рассматривая значение «демократии» и то, насколько необходима она для России, чтобы выжить в сегодняшнем мире.

Начинается подготовка к национальной церемонии голосования. Множатся прогнозы, догадки и предположения относительно того, кто из членов тандема в очередной раз станет президентом, хотя национальный лидер предпочел бы отложить дискуссию на более позднее время. Если вещи не изменятся к худшему, он, конечно, предпочел бы оставить действующего со всем тем набором иллюзий, который он создал. Если изменятся, тогда лидеру придется взять бразды правления на себя. Еще меньше смысла пытаться угадывать, что произойдет в Думе, ибо все будет полностью контролироваться и пройдет без проволочек.

Воображать, что мошеннический подсчет голосов – это единственное, что неправильно, и призывать к честным выборам – нелепо и смехотворно. Почему власти должны уважать этот призыв, когда в Москве, городе с десятимиллионным населением, собрать на демонстрацию протеста получается не больше двух-трех тысяч? Заверения и намеки на то, что эти выборы будут свободными и справедливыми, – это просто пропаганда властей, будь то сознательная или наивная. С большим кулаком не поспоришь, и сила ОМОН определенно дает права.

Как у Пушкина в «Борисе Годунове», народ безмолвствует. Они не дураки, и в любом случае тот факт, что гласность (прозрачность) была подменена единодушными мнениями, хлынувшими на телевидение, осложняет понимание, что есть что. Многие уверены, что система, установленная Ельциным и усиленная Путиным, и есть настоящий капитализм, и предпочли бы массовую нищету и пустые полки социализма в его расцвете вопиющему неравенству дня сегодняшнего. Что было, что есть, и почему государство, которое казалось столь сильным, рухнуло в мгновенье ока, остается за гранью понимания для большинства.

Крах СССР вытащил на поверхность ксенофобию, и даже те люди, кто не казался особенно к ней склонным, стали считать ее более привлекательной, чем мирное сосуществование. Для Путина Россия – это вертикаль власти; для (активиста) Евгения Ихлова – плавильный котел (хотя никто не собирается спрашивать у нерусских, живущих в автономных регионах России, хотят ли они быть в этом плавильном котле); а для (националистского писателя) Александра Проханова – это империя, даже в рамках ее нынешних границ. Они хотят, чтобы партия «Единая Россия» ассоциировалась с Могучей Россией, Великой Россией, точно так же как коммунисты хотели, чтобы беспартийные соблюдали внутренние правила партии. Новая имперская идеология – более прямая, откровенная и решительная, чем была советская идеология. Нет никаких университетов путинизма-медведизма. Но империя, известная как Российская Федерация, не только приводит разные народы к общему знаменателю – она делает нечто гораздо более радикальное, передергивая и извращая социальные отношения.

Советские демагоги рассуждали о крестьянах и о рабочем классе, но они были гораздо более откровенны в желании объединить всех силой, и у них была только одна партия, «для всего народа». Любая идея о расхождениях между интересами крестьян и рабочих была крамольной. В наши дни официально допускаются разные партии, но при этом невозможно понять, какую часть общества они представляют (а «партия» значит «часть»). Они также являются партиями для всего народа, а заодно партиями для соперничающих групп внутри правящего класса. Вот почему наша показная демократия – неубедительна. Общество не ушло от «бесклассового» единства советских времен: оно не знает, какие в нем есть классы и социальные группы, и каковы могут быть интересы каждой из них.

Нашу фальшивую демократию называют «дерьмократией» по этой причине. Древнегреческий термин «демократия» означает власть народа, но перевод не дает ясно понять, что это за «народ». Для греков – это были только так называемые «полноценные граждане», т.е. взрослое мужское население. Другие, такие как женщины, выходцы из других городов, освобожденные рабы, и естественно, сами рабы, не могли быть частью «народа». В СССР в понятие «народ» теоретически включались все, но на практике это были те же самые «чистые» граждане, которые были во главе – даже не все члены Коммунистической партии, а только ее номенклатура, будь то на уровне района, региона или Центрального Комитета (ЦК) партии. Это была та самая самовоспроизводящаяся и бессменная сила, которая именовалась советской демократией.

С XIII века наше современное понимание демократии стало охватывать нечто большее, чем «полноценных граждан». Английский парламент включал в себя баронов, представителей рыцарства, горожан и свободных крестьян. Были представлены интересы всех независимых слоев общества, хотя и не в равной степени. Демократия – это представительная система, постоянно меняющийся компромисс классов и социальных групп, которые составляют общество. Чтобы она могла выжить в современном мире, Россия, такая разнообразная и огромная, какая она сейчас, отчаянно нуждается во внутреннем сотрудничестве. Компромисс, а не раболепство и подхалимство является сущностью современной демократии.

В СССР это не дозволялось – не потому, что коммунистическим лидерам 1917 года не хватало добрых намерений: они были искренни в своем желании улучшений, они верили, что строят «царство бога на земле» и что огнем и мечом можно пользоваться не только для борьбы со злом, но и творя добрые дела. Многие религии и идеологии уверены в том же, и каждая провозглашает, что только у нее есть решение для всех. Они не видят необходимости прислушиваться к тем, кого желают облагодетельствовать, к тем, кто просто «не понимает своего счастья». В прошлом тоже не было никаких попыток прийти к компромиссу с теми, кто был не согласен; действительно, казалось логичным убивать возражающих, сжигать их или позволять им гнить в лагерях. Те лидеры, которые «хотели как лучше, а получилось как всегда», истребили десятки миллионов человек.

Движения подобного рода взрастают в разных условиях и обещают счастье разным людям. Большевики обещали его рабочим (не раз Ленин объяснял, насколько недружелюбны и враждебны коммунизму были крестьяне и интеллигенция); нацисты – немцам, аятоллы в Иране – мусульманам. Они резко отличаются друг от друга, но все они характеризуются неспособностью к компромиссам и нежеланием принимать в расчет кого-то еще. Что приводит к катастрофе. Нацистская Германия проиграла войну по этой причине, хотя у них и была лучшая армия. Советский Союз, где единственно верные решения принимались партией и правительством, а права личности и свобода творчества игнорировались, рухнул по этой причине. 20 лет назад наша страна изменила свой внешний вид, но осталась вертикалью, безразличной к массам и не прислушивающейся к ним. Там, где есть вертикаль, там не может быть демократии.

Демократия может подавляться, и не обязательно настолько очевидно, как это было в Советском Союзе. Нынешние власти притворяются, что сейчас существует оппозиция, в то же самое время решая, какого рода оппозицию они хотят иметь и кто может участвовать в выборах, а также подавляя открытость, которая является единственным способом понять, что происходит. Но стоит вспомнить, чего не хватает, когда нет демократии. Демократическое правительство обязано принимать в расчет объективную реальность, а автократичный деспотизм приводил к катастрофе в России трижды на протяжении XX века. Николай II упорно отказывался провести основные реформы, что привело к революции 1917 года; сталинская коллективизация и террор привели к трагическому поражению 1941 года, а брежневская внеэкономическая милитаризация привела к краху СССР.

В случае с демократией граждане обладают всем влиянием на правительство, на власть, но социальный порядок становится экономическим, только когда демократия либеральна. Либерализм означает, что свобода – это не просто прихоть или каприз, а условие развития. Он делает законной волю граждан быть свободными, независимыми от государства в своих личных делах, до тех пор, пока они никому не вредят. Он разделяет концепции власти и владения, собственности, которые в России до сих пор неотделимы.

В структурированной экономике у государства есть власть, а у частных лиц есть право собственности. Либеральное, демократическое правительство защищает это право собственности от самого себя, правительства. Но даже капитализм не достиг полного понимания частной собственности сразу. Идея о том, что рабочая сила также является частной собственностью, которую рабочий продает, или же сдает в аренду, не родилась тотчас. Не то чтобы повсеместно признается, что интеллектуальная собственность также является частной собственностью, хотя такое признание меняет природу производственных и социальных отношений. Демократия принудила государство к компромиссу, а либерализм уничтожил препятствия для частной и личной деятельности. Но наше государство до сих пор удерживается силой и бескомпромиссно препятствует всему, что инициировало не оно, продолжая управлять и руководить всем, как оно всегда делало.

То, что олигархами управляет государство, уже ясно. Частные средства массовой информации сократились до минимума, поэтому больше не могут называться «массовыми». Для любой деятельности, дозволяемой Конституцией, требуется разрешение. Слово «либерализм» используется исключительно в отношении грабительских реформ Ельцина. Мы уверены, что советское прошлое ушло, и сейчас у нас рыночная, и поэтому капиталистическая экономика. Но в рабовладельческой экономике в Риме тоже был рынок, хотя она не была капиталистической. Капитализм возник на рынке труда и рынке интеллектуальной собственности. В капиталистической системе именно это, а не потребительские товары, широко продавалось и покупалось, без принуждения и без конфискаций.

Нам по-прежнему мешают советские принципы централизма, спускаемых сверху указаний, и идея о том, что государство вольно делать, что хочет в отношении личного и частного. Рейдерство и крупномасштабная коррупция – не продукты капитализма, а способ удержания государственной собственности в руках правящей элиты, которая на самом деле осуществляла коллективное руководство ею в советские времена. Эта форма тоталитаризма оказалась несостоятельной в начале 1980-х годов. Горбачев, Лигачев и другие, чувствуя то состояние, в котором пребывала экономика, осознали, что неминуемая катастрофа станет непоправимой. Горбачеву удалось отсрочить ее смелыми политическими мерами, но ему не удалось провести соответствующие экономические меры – либо он не знал, что делать, либо его сдерживали его друзья, которые впоследствии стали членами Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП) в 1991 году. Объединенным силам комитета и Ельцина удалось избавиться от Горбачева, СССР рухнул, а российская экономика была переделана худшим из возможных способов.

Нефтегазовый бум спас ситуацию в краткосрочной перспективе, но время идет, и двадцать лет спустя правящий класс по-прежнему мыслит тем же образом, даже когда пытается модернизироваться. Кажется, он забыл, что заимствованная Петром Великим модернизация увенчалась лишь частичным успехом, и нынешняя ситуация особо не отличается: заимствованная модернизация без демократии, без либерализма, без рынка труда и рынка интеллектуальной собственности может сработать для Сколково, но не для всей страны, которая по-прежнему будет управляться силой.

Горький вспоминал, как Ленин говорил, что «сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми». Путин призвал к тому, чтобы людей ударили по голове, даже не объяснив, как это может соответствовать его идеалам. Церемонии голосования не приведут к смене режима, но они напомнят нам о том, сколь абсурдно применять газпромовскую вертикаль к российским горизонтальным контурным линиям, которые взывают к самоуправлению на всей протяженности, с севера на юг и с востока на запад. Они нуждаются в этом, поэтому во время следующего краха, к которому нас ведет наше мудрое руководство, Россия больше не будет передана номенклатуре, как она была в 1990-е годы.