Противостоять смерти можно – считают современные медики. И реально умеют с ней… договариваться. И даже более того – общаются с ней как с… союзником.
Об этом наш корреспондент беседует с директором Института общей реаниматологии, членом-корреспондентом РАМН Виктором МОРОЗОМ.

Это
ам не собак мертвых оживлять
НИИ общей реаниматологии РАМН, в стенах которого когда-то впервые в мире прозвучала крамольная по тем временам мысль о том, что смерть – это не приговор, исполнилось 75 лет. Сегодня задача реаниматологии – не просто отодвинуть старуху с косой, но и сделать качество дальнейшей жизни пациентов достаточно высоким.
– Хирургии и терапии сотни лет, а реаниматология так молода…
– Много веков изучали, как рождается человек, как он живет, болеет. А вот как умирает – не было такого раздела в медицине. Считалось: изучая болезни, можно отодвинуть смерть. Это так лишь отчасти.
Лишь зная, как происходит процесс умирания, понимая закономерности распада угасающей жизни, можно успешно воздействовать на восстановление дезинтеграции систем организма. В этом смысле смерть – наша союзница. При этом главное – сохранение функций мозга: он и удержит жизнь.
– Что сегодня самое актуальное для института?
– Интересного много. У нас созданы экспериментальные модели для изучения критических и терминальных состояний, вызванных кровопотерями, травмами, утоплением… Исследуем закономерности постреанимационной патологии мозга и внутренних органов, молекулярные механизмы процессов умирания и восстановления жизненных функций организма после смертельной кровопотери. Наш филиал в Новокузнецке изучает критические состояния у людей, живущих и работающих в условиях неблагоприятной экологии, у шахтеров, вдыхающих воздух под землей (а он содержит почти все элементы таблицы Менделеева), при повышенных атмосферном давлении и влажности. Разработали эффективные методы реанимации именно таких больных. Смерть обратима – это сказал еще Неговский. И мы это доказываем.
– Слышала, что многие аппараты сотрудники делают своими руками. Импортные наверняка дорогие, а своих разработок нет?
– Своих разработок у нас как раз полно. Скажем, мы первыми в мире разработали атомный силовой микроскоп, позволяющий на микроуровне узнать особенности повреждения мембраны эритроцита при различных заболеваниях, химических отравлениях, алкоголизме и наркомании. Это открытие, способное совершить переворот в медицине: выясняется, что многие подходы к лечению тех или иных пациентов, к хранению донорской крови, мягко говоря, неверны. Нередко, пичкая больных медикаментами, мы еще больше их калечим. Об этом нам говорит изображение обезображенной «таблеточками для профилактики» кровяной клетки. Безвредных медикаментов нет, и особенно опасно самолечение. Врач обязан подобрать пациенту наименее токсичные средства лечения. Так вот, этот атомный силовой микроскоп наши коллеги из МГУ изготовили на два года раньше, чем за границей, и стоит он на порядок дешевле.
В содружестве с украинским НПП РЕМА нами разработаны медико-технические требования и созданы 15 моделей отечественных дефибрилляторов. А совместно с Московским государственным институтом электронной техники – автоматические наружные дефибрилляторы. Такие аппараты производятся за рубежом, и их внедрение позволяет резко снизить смертность при внезапной остановке сердца. А у нас они только в опытных образцах.

Реаниматология для всех
– В холле вашего института я видела множество молодых людей, по очереди делавших искусственное дыхание… манекену. Они засекали скорость, «качали» сердце, а электронный голос объявлял, спасли они «пациента» или не успели… Кто это?
– Это наши молодые врачи-практиканты. В будущем они станут инструктировать МЧС, полицию – там в первую очередь должны иметь такие навыки. А то как бывает: вытащили человека из огня, а через несколько минут он умер. Задохнулся, потому что пожарный не сумел сделать искусственное дыхание.
Впрочем, уметь это надо каждому. У меня есть знакомые, двухлетний сынишка которых подавился морковкой: рассмешили ребенка во время еды, и кусочек пищи попал ему в дыхательное горло. Родители, вместо того чтобы схватить его за ножки, перевернуть и потрясти, растерялись и стали вызывать «скорую». Пока она ехала, малыш умер прямо у них на глазах. А ведь все могло быть иначе, если бы они владели элементарными навыками поведения в экстремальной ситуации. Ведь не ходим же мы каждый день в ресторан, чтобы поесть щей и каши, учимся варить их сами.
Так и тут: хочешь жить – не надейся только на врачей. Думаю, все жители страны со временем будут знать основы оказания экстренной неотложной помощи. Но пока общество к этому не готово.
– Это главная беда отечественной реаниматологии?
– Наша профессия вообще не в чести. В нашей стране принято делить врачей на терапевтов и хирургов. Первые лечат консервативно: таблетками и втираниями, вторые – радикально: рассекают, иссекают, удаляют, пришивают. А реаниматология где-то на обочине. Когда знаменитый американский кардиохирург Майкл Дебейки приехал в нашу страну и столкнулся с восторженным приемом, он произнес в ответ на эпитет «великий» такую фразу: «Я велик настолько, насколько мне позволяет реаниматолог». Медицина сегодня бессильна без реаниматологов-анестезиологов, которые приходят на помощь в самый критический момент, и смерть отступает. Во всем мире реаниматологи – самые высокооплачиваемые специалисты, на них после вуза учатся еще 8-9 лет. Даже в Зимбабве – 6 лет! А у нас – всего-то 10-месячная интернатура, после которой выдается диплом, и молодой врач становится ответственным за самое дорогое, что есть у человека. Мы с ужасом подписываем эти дипломы. Неудивительно, что врачебных ошибок у наших реаниматологов очень много: недоученные специалисты обречены на это.

Ранняя сердечнолегочная реанимация и быстрая дефибрилляция обеспечивают выживаемость более 60% пострадавших при внезапной сердечной недостаточности

Есть или не есть?
– Виктор Васильевич, я слышала, что у вас готовится к защите сенсационная диссертация.
– Это серьезная работа о влиянии биоритмов на течение болезни. Оказывается, каждого пациента надо кормить и лечить по индивидуальному графику.
Исход болезни от этого напрямую зависит. Все мы разные, и в разное время суток у нас разные показатели крови, разное состояние, настроение, работоспособность и аппетит. Уверен: за медициной, опирающейся на данные биоритмологии, будущее.
А ведь эти исследования не новы. Сотрудникам Института экспериментальной биофизики под руководством члена-корреспондента РАН Генриха Иваницкого в Пущине за такую работу в свое время была присуждена Ленинская премия. Давно известно, что лишняя калория в геометрической прогрессии увеличивает катаболизм – распад клетки, поэтому лучше недокормить больного, чем перекормить.
Недаром животное, заболевая, прекращает принимать пищу. Но когда-то есть как раз нужно. Когда именно? Животное знает, а мы – не часто. И еще: больное животное ищет ту или иную травку, лечится ею. Мы же принимаем лекарства и пищу в одно и то же время, как привыкли. И часто едим все подряд.
Несколько лет назад сотрудники Института гастроэнтерологии, изучая добровольцев с резко повышенной кислотностью, неожиданно выяснили: бывает время, когда кислотность у них в норме.
Но это время индивидуально. Давать им лекарства в такой момент не только не полезно, но и вредно, однако всем дают одинаково, по часам – утро, день, вечер.
Если же принимать препараты в тот момент, когда кислотность достигает максимума, эффект будет куда выше. Человек быстрее выздоровеет.
– Это относится только к пациентам с повышенной кислотностью?
– Абсолютно ко всем! Подтверждено экспериментально. И это – переворот в медицине: необходимо пересмотреть все назначения, которые, оказывается, не могут быть универсальными.
В отделении реаниматологии Боткинской больницы есть специальный аппарат – метаболограф.
В течение суток он пишет кривую биологической активности: у одних она имеет всплески 1-2 раза, у других чаще, и нет двух абсолютно одинаковых кривых.
Если давать питание в тот момент, когда происходит всплеск, человек лучше себя чувствует и скорее идет на поправку – вместо распада клеток начинается их восстановление, у кого-то – на 5-7-е сутки, а кто-то может перейти к этой фазе через месяц. К тому же можно меньше и с большей эффективностью расходовать медикаменты. Пренебрегать индивидуальными биоритмами не стоит.
– И все-таки, по-вашему, существует ли у нас бессмертная душа?
– Я этого не знаю. Ни один пациент мне привет с «того света» не передал.
Знаю только, что человек продолжается в его делах. Если мое дело принесет пользу, я буду жить долго, в том числе после смерти. Ведь это лучше, чем жить вечно, томясь от безделья.

Справка «ВМ»
Людей пытались оживлять еще наши далекие предки. В эпоху Ренессанса в Италии был опубликован трактат «О строении человеческого тела», автором которого был основоположник анатомии Андреас Везалиус. Именно он впервые в мире попробовал вернуть к жизни человеческое сердце: применил искусственное дыхание, вдувая в легкие воздух через трубку.
Рождением реаниматологии человечество обязано мальчику, который чуть не умер от костного туберкулеза. Проведя долгое время на больничных койках, он задался дерзкой целью создать «больницу без морга». Вырос и осуществил свою мечту. Это академик РАМН Владимир Александрович Неговский: его называют падре реанимационе – отец реаниматологии.
75 лет назад он основал лабораторию при Академии наук СССР, изучающую восстановление жизненных процессов при явлениях, сходных со смертью. В 1985 году лаборатория была реорганизована в НИИ общей реаниматологии, которым много лет руководил Неговский. А полвека назад по его же инициативе появилась первая в нашей стране мобильная реанимационная бригада при Боткинской больнице.