Я — «сбитый летчик».

Печальный и ироничный термин предложен Александром Кабаковым. «Сбитый летчик» — это в современной России наиболее распространенный статус для людей моей профессии. Среди журналистов «сбитых летчиков» полно, и мое сомнительное преимущество заключается в том, что я хотя бы понимаю: я — «сбитый летчик».

Быть «сбитым летчиком» — это специфическое ощущение. Когда-то давно я занимался важным, интересным, захватывающим и серьезным делом. У меня было даже и небеспочвенное ощущение, что мои статьи влияют на окружающий мир, изменяют жизнь к лучшему (ну, или, по крайней мере, в ту сторону, которую я считал лучшей). Я мог влиять на принятие законов, на умонастроения большого количества людей, на решения, принимаемые как властью, так и частными людьми… Ну, или, во всяком случае, мне казалось, что я мог влиять на всякие такие штуки. И это захватывало. Это действительно было похоже на полет на сверхзвуковом истребителе, хотя я никогда не летал на сверхзвуковых истребителях. Но было похоже. Перло не по-детски. Приятно было думать также, что снизу за твоими мертвыми петлями восторженно следят красивые девушки. А о недоброжелателях своих приятно было думать с улыбкой пренебрежения, поскольку они ведь тоже были где-то внизу, крохотные, как маковая росинка.

И вдруг меня сбили. Когда тебя сбивают, ты не сразу даже понимаешь, что произошло. Тебе продолжает казаться, будто ты все еще летишь, а ты уже падаешь, двигатели издают отвратительный истошный рев, а позади машины стелется черный дым. Но ты не видишь дыма и даже не слышишь рева, потому что тебя еще и контузило.

Наконец ты все-таки соображаешь, что сбит, и катапультируешься. Так произошло почти со всеми известными мне журналистами, почти со всеми известными мне политиками, с огромным множеством известных мне предпринимателей и с некоторыми представителями других профессий.

Главная ошибка, которую допускает «сбитый летчик», катапультируясь, заключается в том, что летчик ищет оправданий катапультирования. «Не хотел идти на сделку с совестью», «не поступился профессиональными принципами», «добивался независимости», «не сошелся по идеологическим вопросам», «решил начать свое дело»… Это все отмазки. Есть одна-единственная причина, чтобы катапультироваться: тебя сбили.

В современных условиях, как правило, «сбитый летчик» благополучно приземляется в какое-нибудь относительно вонючее социальное болото и некоторое время добирается до своих. Он ждет, что его встретят как героя, а его встречают как «сбитого летчика». То есть ничего страшного: здороваются, хлопают по плечу, ставят на довольствие, выдают новую летную куртку. Но к полетам больше не допускают. Разве что к тренировочным, и то лучше на тренажере.

Вторая распространенная ошибка сбитого летчика заключается в том, что он думает, будто отстранение от полетов — это временно. Нет, это навсегда. То есть можно даже как-то прилично устроиться, получать неплохое жалование, преподавать навигацию или аэродинамику (журналистику, политологию, маркетинг), но ты больше никогда не полетишь, стреляя из всех видов оружия, крутя отчаянные петли Нестерова и победные «бочки». Ни-ког-да.

«Сбитых летчиков» вроде меня вокруг пруд пруди. В лучшем случае «сбитые летчики» относятся друг к другу доброжелательно и поддерживают друг друга, но чаще ревнуют, меряются числом и достоинством былых наград, рассказывают о былых подвигах и ранениях. Некоторые даже пишут мемуары.

В среде «сбитых летчиков» принято думать, будто мы отстранены от полетов злонамеренным и коррумпированным начальством. Что однажды начальство сменится (с нашим ли участием или без него), и вот тогда мы снова сядем за штурвал, послушная машина разбежится по взлетке и свечкой взмоет в небо (в федеральный телеэфир, в обновленный парламент, в правительство, на биржу). И это третья распространенная ошибка «сбитого летчика».

Да, злонамеренное начальство когда-нибудь сменится, послушные машины когда-нибудь взлетят свечкой в федеральный телеэфир. Но за штурвалом буду не я, и никто из моего поколения. И даже никто из младшего поколения «сбитых летчиков» вроде Андрея Лошака или Олега Кашина. Будут какие-то совсем новые и совсем молодые люди.

Так я думаю. И, честно говоря, не знаю, как мне смириться с этой мыслью.