В конце путешествия, добравшись до сердца исламистского мятежа на Северном Кавказе, оказаться арестованным.

ТОМ ПАРФИТТ (TOM PARFITT)

ГУБДЕН, Россия — На въезде в село, расположенное в центральном Дагестане, в ущелье между скалистыми горами, по обе стороны дороги стоят два полуразрушенных здания.

Разрушенное здание – все, что осталось от террориста-смертника, подъехавшего 14 февраля в 22:35 в набитом взрывчаткой автомобиле «Лада Приор» к здешнему контрольно-пропускному пункту службы безопасности.

Террориста звали Виталий Раздобудько. Этот человек – известная в кругах исламистских экстремистов фигура, борец против кремлевского правления на раскинувшихся между Черным морем и Каспием горах и долинах российского Северного Кавказа.

За три часа до этого, чуть дальше по дороге жена Раздобудько совершила другой теракт, взорвав себя рядом с Губденским отделением милиции. Во время так называемой «операции двойного мученического подвига» супругов, как это событие было обозначено на вебсайтах мятежников, погибло три человека и 26 было ранено.

В последние месяцы Россия стала свидетелем гораздо более жестоких ударов со стороны кавказских боевиков. Самым известным стал теракт, совершенный двадцатилетним мужчиной ингушской национальности в московском аэропорту Домодедово в январе этого года, в результате которого погибло 37 человек. Однако истинная линия фронта в российской войне с терроризмом лежит на полторы тысячи километров к югу от столицы, в таких местах, как Губден – небольшое залитое солнцем село с домами из белого камня, последний пункт назначения моего месячного путешествия.

В этой войне говорят не только ружья, пули, бомбы – идет война идей, и вот эту войну Кремль, похоже, проигрывает.

Губден, имеющий на восемь тысяч населения более тридцати мечетей, – вероятно, самое религиозное место в России. Но и одно из наиболее жестоких. По приблизительным оценкам, 70% здешнего населения исповедуют салафизм – консервативное направление ислама, с которым связывают себя мятежники. Неиссякающий поток этих правоверных мусульман вливается в борьбу за то, чтобы кровью проложить путь исламскому халифату; кровопролитие неразрывно связано с попытками сил безопасности истребить это движение.

Нынешний руководитель губденского джамаата, Ибрагимхалил Даудов, – один из главных руководителей боевиков на территории Дагестана. Его предшественник в Губдене, Магомедами Вагабов, убитый в ходе операции специального назначения в августе прошлого года, тоже был ключевой фигурой в «Кавказском Эмирате» – исламистской коалиции, охватывающей весь регион. (Жена Вагабова Мариам была одной из двух женщин, ровно год назад совершивших теракт в московском метро; жена Даудова случайно погибла, подорвавшись во время приготовления «пояса смертника» в своем гостиничном номере в российской столице в канун Нового года).

Эти люди мало похожи на своих предшественников, участников сепаратистского движения в мятежной Чечне в девяностые годы. Позднее чеченским лидером стал Джохар Дудаев, генерал военно-воздушных сил с щегольскими усиками, грезивший о независимой Ичкерии под флагом чеченского волка. Сегодняшние боевики – это джихадисты со всех уголков Северного Кавказа и за его пределами, кумиром которых стали международные террористы вроде Усамы бин Ладена, жаждущие мученического венца.

Раздобудько, принявший ислам 32-летний мужчина, русский по национальности, незадолго до февральского взрыва на контрольно-пропускном пункте на окраине Губдена записал видеоролик, появившийся в интернете после его смерти.

«Этот джихад на Кавказе – настоящая священная война, – говорит он с бледным, искаженным ухмылкой лицом из темноты салона своего автомобиля, сидя с Кораном в руках. – Здесь собрались лучшие из мусульман, предавшие свои тела, свое имущество и свои души Аллаху, чтобы попасть за это в рай. Они не боятся смерти; моджахеды, воины Аллаха, стремятся к смерти сильнее, чем отступники и язычники стремятся к жизни».

Во время моего нынешнего многонедельного путешествия по пяти республикам Северного Кавказа я хорошо познакомился с некоторыми из основных причин неутихающей войны на южных окраинах России: грубостью государственных сил безопасности, потрясающей коррупцией, вопиющим неравенством и пренебрежительным отношением к наболевшим межэтническим спорам.

Мое путешествие началось примерно за 450 километров к западу, на равнинах Кабардино-Балкарии, новой горячей точки мятежа, где жертвами насилия все чаще становится гражданское население. Отсюда я направился через относительно спокойную Северную Осетию к измученной Ингушетии, вклинившейся в осетинскую территорию, где похищения людей и взрывы террористов стали повседневным явлением, а затем оказался в Чечне – угнетенной, затем, наконец, восстановленной, но попавшей под власть нового капризного правителя. И, наконец, в Дагестан: республику с потрясающими горными ландшафтами и с самой кровавой судьбой.

И повсюду чувствовалось влияние одной мощной силы: вызывающей раскол и распри силы религии. На всем протяжении моей поездки я был свидетелем пропасти непонимания между финансируемым государством «традиционным» исламом и последователями более консервативного, фундаменталистского движения салафитов.

Особенно остро эта конфронтация чувствуется в Дагестане. Здесь салафиты, которые считают себя последователями учений ранних проповедников мусульманской веры, вступают в конфронтацию с суфиями, поддерживаемыми официальным Духовным управлением мусульман.

Нетерпимостью отличаются обе стороны. В Махачкале, столице Дагестана, женщина из салафитов, одетая в хиджаб и балахон до полу показала мне на своем сотовом телефоне запись Шейха Саид-Афанди, одного из наиболее почитаемых суфийских лидеров республики.

«Отвратительно, – заявила она, наблюдая кадры, на которых десятки мюридов (последователей) шейха выстроились, чтобы поцеловать его руки. – Ни один человек не должен делать из себя посредника между Аллахом и мусульманами, требуя поклонения себе лично».

В онлайновой пропаганде исламистских мятежников, в которой суфиев клеймят за «языческие практики», такие как ритуальные танцы и посещение могил предков, встречаются и гораздо более крепкие выражения. «Откормленные жирным бульоном, они похожи на стадо грязных свиней, – так звучит одна из диатриб. – Они прислуживают [российским] кяфирам (неверным), они рабы мясников из Кремля!»

Однако эту желчь оправдывает бесспорный факт: суфийские лидеры запятнали себя связями с государственными чиновниками и своей готовностью в прошлом оттеснить салафитов на обочину общественной жизни, вплоть до открытых заявлений, что каждый салафит – потенциальный террорист (термин «ваххабит», – так часто называют салафитов – стал, фактически, синонимом слова «боевик», то есть боец, сторонник фундаментализма).

Хотя связанные с государством исламские лидеры на Северном Кавказе редко лично принимают участие в актах насилия, иногда они готовы выступать в роли соучастников. Когда в декабре прошлого года солдаты убили Анаса Пшихачева, муфтия Кабардино-Балкарии, на пороге его дома, источники мятежников заявили, что он пострадал за то, что помогал милиции составлять списки ваххабитов, в соответствии с которыми людей допрашивали, избивали и пытали.

В Губдене двое мужчин-салафитов сказали мне, что их и других благочестивых мусульман регулярно задерживают для допросов исключительно на тему об их верованиях. Один заявил, что его 77-летнего родича называют ваххабитом только за то, что он не ходит в мечеть – потому что именно так предпочитают делать некоторые салафиты.

Его друг добавил: «Пожалуйста, покажите мне, где в российской конституции говорится, что человека может задержать милиция за то, что он не ходит в мечеть?»

«Они [силы службы безопасности] творят, что им заблагорассудится, они врываются в жилища, проводят обыск без ордера. Никакой законности не существует; вот почему в Дагестане творится этот хаос. Они оказывали давление на мирного человека, и не раз и не два. В конце концов, ему надоело это терпеть, и он ушел в лес [то есть присоединился к боевикам]».

Губден очень сильно пострадал от этих религиозных разногласий, хотя это и не сразу бросается в глаза. В день моего приезда по узким, петляющим улицам прогуливались жители села. Две женщины в головных платках склонились с деревянного балкона, болтая с приятелем, стоящим внизу в дорожной пыли; несколько тщедушных коров пили из ручья.

Но я и часа не пробыл в городке, как меня задержали. Группа милиционеров в гражданской одежде, один – с автоматом Калашникова, подошли к дому, где я за чаем с медом разговаривал с тремя местными жителями.

Милиционеры заметно нервничали. Они отвезли меня в отделение, расположенное в том самом здании, у входа в которое жена Раздобудько, Мария Хорошева, взорвала свой пояс со взрывчаткой (она тоже записала видеоролик «мученицы», где говорит, что ее теракт явился возмездием за мусульман, «убитых и замученных» в России). Здание окружено высокими стенами, колючей проволокой и рядами каменных преград, устроенных таким образом, чтобы машины не могли близко подъехать.

Почти два часа меня допрашивали, как и людей, с которыми я вел беседу. Начальник отделения, без каких бы то ни било оснований, предположил, что я завязывал отношения с боевиками села.

За время своего путешествия я привык к подобным обвинениям. В России чиновники высокого ранга регулярно заявляют – не предъявляя никаких доказательств, – что ЦРУ и другие иностранные разведывательные агентства финансируют исламистов на Кавказе. Поэтому любой западный гражданин, проезжающий в этом регионе, воспринимается как возможный посредник.

Понял я и то, почему милиция так нервничает. На стене комнаты, в которой мы сидели, висит портрет человека в форме с квадратной челюстью и седыми волосами. Я узнал его лицо – это был Абдулмалик Магомедов, бывший начальник губденской милиции.

Магомедов был застрелен в 2008 году у села во время стычки с боевиками. Через год его жена, дочь и старшая сестра были убиты в ходе одного из самых циничных актов, когда-либо совершенный боевиками. Женщины вместе отправились на могилу Мамедова на одном из кладбищ Губдена, в годовщину его смерти. Когда они начали читать отрывки из Корана, взорвалась бомба, подложенная в могилу; все три погибли. Летом прошлого года оставшийся в живых сын Магомедова, Руслан, был убит в центре села. Теперь уже никого из семьи не осталось.

Так что милиционеры жмутся в своих крепостях, излучая страх и ненависть. «Мы не выходим на улицу в форме, – объяснял мне один из них, по имени Умар. – Это слишком опасно». Другой сказал с отвращением: «Сегодня ваххабиты клянутся, что они мирные верующие, подвергающиеся гонениям, а назавтра они хватают и убивают людей или держат их как заложников, требуя выкуп».

Однако не только милиции приходится туго в Губдене.

Ниже по дороге, напротив заправочной станции, стоит дом Абдурашида Рашидова. Рождественским утром в 2009 года команда из десяти вооруженных людей в черной форме и в масках взломала дверь его дома, швырнула его и его жену на пол и вытащила из дому их старшего сына, Магомеда – который, возможно, был связан с мятежниками. А, возможно, и нет. Больше о нем ничего не было слышно, и никто его больше не видел.

«Это была милиция или ФСБ – а кто же еще? – говорит Абдурашид, аккуратный человек средних лет с седой головой. – Я писал властям, просил помощи, но они ничего не сделали».

Я спросил его, что он собирается делать дальше. «Магомед был моим единственным сыном, – ответил Абдурашид. – Я решил, буду разбираться своими методами».

Он не уточнил, что именно имеет в виду.

Во время поездки в эти последние недели я понял, что сложно осуждать людей, безмерно страдающих от боли и унижения, за то, что они берут дело в свои руки; сложно было осуждать и милиционеров, встречавшихся мне, за их коварство. Кавказ – такое место, где понятия жертвы и преследователя практически постоянно рассыпаются в прах.

Во всяком случае, ясно, что людям катастрофически не хватает доверия к российскому государству и что в значительной мере Россия заслужила это недоверие своим небрежным отношением и неправильной политикой, способствовавшими тому, что сформировалась целая прослойка недовольной молодежи, которая не видит для себя возможности быть хозяином своего будущего.

В сентябре прошлого года российское правительство опубликовало стратегический документ по экономическому развитию региона. Некоторые развиваемые в нем идеи кажутся утопическими (строительство сети лыжных курортов), другие же представляются вполне рациональными (оживление горнодобычи ценных металлов).

Однако этот документ не затрагивает основных проблем региона: выборы по-прежнему остаются мошенническими, чиновники воруют в масштабах, поражающих воображение, рабочих мест катастрофически не хватает. Добавьте к этому жестокость сотрудников ФСБ и других служб безопасности, и вас перестанет удивлять, почему молодые люди становятся сторонниками исламистского движения, обещающего мир чистоты и братства.

«В нашей истории нет многовековой традиции рабства, как у русских, – говорил мне дагестанский журналист Заур Казиев. – У нас совсем другая культура. У нас, если кого-то обидели или не справедливо поступили, человек идет не водку пить. Он возьмет ружье, пойдет и убьет того, кто его обидел».

Кремль не оправдал доверие народа на Северном Кавказе, и не только в экономическом плане, но и политически, и духовно.

«Мятежники имеют популярные вебсайты с хорошим дизайном, которые за месяц просматривают тысячи людей, – сетовал в начале моего путешествия один знакомый правозащитник. – Они распространяют свою идеологию, публикуют статьи о том, как изготавливать оружие в домашних условиях, обеспечивают связь с международным джихадом. Где же ответ со стороны нашего Духовного управления мусульман? Где их присутствие в интернете? Где харизматичные люди с их альтернативным влиянием?»

В Махачкале я встречался с одним юристом, который высказывал аналогичную точку зрения. «Кремль в горах Дагестана проиграл идеологическую битву, – сказал он. – Ему нечего предложить».

Пока это положение не изменится, пламя насилия, вероятно, будет полыхать по-прежнему.

Когда я уезжал из Губдена, милиционер из местного отделения настоял на том, чтобы дать мне в сопровождение до ближайшего города вооруженных людей; тогда мне удалось пообщаться с начальником милиции. Он оказался приятным, образованным человеком: мы какое-то время поболтали в его кабинете. Эта была минута покоя, наступившая в конце напряженного рабочего дня. Однако, выйдя из здания, я быстро вновь окунулся в реальность.

Молодой солдат в воротах по переговорному устройству принимал информацию о подозрительном автомобиле. «Жигули ВАЗ 21014, – торопливо повторял голос. – Серебристого цвета. Регистрационный номер 529. Террорист-смертник.. Стрелять на поражение».